В театре «На Литейном» с конца прошлого сезона проходят премьерные показы спектакля «Красавец мужчина» по одноимённой пьесе Александра Николаевича Островского.
Постановка Сергея Грицая стала одним из ярких воплощений заявленного в прошлом сезоне руководителем театра Сергеем Морозовым курса на актуализацию классики. Решённый в реалистической манере спектакль — наполненная музыкой и танцами яркая и динамичная инсценировка в формате “as is”. Отношение к оригинальному тексту пьесы у режиссёра не просто бережное — в спектакле сохранены все персонажи и едва ли не все реплики.
В силу того, что Сергей Грицай известен в первую очередь как режиссёр-хореограф и режиссёр по пластике, неудивительно, что основным его профессиональным интересом была не переделка пьесы и не постмодернистские галлюцинации, а наполнение добротного зрелища эффектной музыкой и постановка танцев. В результате в драматическом спектакле звучат два десятка музыкальных произведений прошлого века — от Генри Манчини до Питера Гэбриэла, — а некоторые актёры впечатляют не только игрой, но и чувственной пластикой.
Сценическое пространство решено в виде ресторанного зала (как вариант, зала казино), где центральной и самой крупной декорацией служит настоящий бильярдный стол, повёрнутый широкой стороной к зрителям. По обе стороны от него — по три столика со стульями, над ними модерновые подвесные светильники с абажуром жёлтого металла.
Впервые я увидел на спектаклях театра «На Литейном» занавес, даже несколько: бордовый плюшевый «по классике» — на зеркале сцены, светлые и лёгкие — в глубине. Глубина сцены в спектакле работает в полной мере: из-за дальнего занавеса, словно из другой комнаты, появляются персонажи, бильярдный стол выкатывается на передний план и задвигается обратно. Как и в «Лавре», и в «Антарктиде», ещё две локации размещены с двух сторон аванцсены, по краям от зеркала.
Царит на сцене Татьяна Тузова в роли авторитетной и справедливой Сосипатры Семёновны. Сдержанно, иногда довольно тихо, но с неизменной внутренней энергией колоссальной силы делает печальные выводы Александр Рязанцев, играющий Наума Федотыча Лотохина. Интересно наблюдать, как вырастает в яркую зрелую актрису Дарина Одинцова. Её Зоя жертвенна и добросердечна; жестокое разочарование в идеальном образе мужа не убивает человека в ней самой.
За неполные полгода, прошедшие с первого показа, Александр Майоров (известный по роли Инженера в читке пьесы «Лучший сотрудник вечности») сменил причёску на более объёмную, нежели на фотографии, отчего приобрёл типажное сходство со своим тёзкой Домогаровым. И вместе со сходством — такую же вальяжность и такое же очарование.
Главного героя пьесы Аполлона Евгеньича Окоёмова на современном языке можно назвать брачным аферистом. Будучи безупречным снаружи, он гнилой изнутри. Очаровывает состоятельных девушек, чтобы жениться на них, завладеть их состоянием и разорить.
Интересна игра Островского со значением имён. Аполлон — бог света, воплощение мужской красоты. Евгеньич — из благородных, благородного происхождения, но с лёгким пренебрежением (не целиком «Евгеньевич»). Окоёмов — проклятый, отверженный. В сумме имеем — пренебрёгший своим благородством красавец с печатью проклятия.
Фамилия Лотохина, инициатора разоблачения Окоёмова, означает «человек вечно о чём-то хлопочущий». И действительно, пожилой Наум Федотыч — едва ли не самый активный персонаж в пьесе. Его главная помощница и союзница Сосипатра носит греческое имя — «спасающая отца».
В чём же актуальность «Красавца мужчины»? Почему эту пьесу почти полуторавековой давности нужно ставить в современной России? В первую очередь, для того чтобы трезво смотреть на чрезмерно расплодившихся любителей «торговать лицом» и казаться, а не быть. Чтобы не покупаться на блестящую обёртку, на инстаграмную пыль в глаза и на всякие там «персональные бренды».
Благодаря динамичному действию с ровным темпоритмом, музыке и танцам, костюмам и декорациям, а ещё — блестящему подбору актёров трёхчасовой спектакль смотрится на одном дыхании. Хотя в основе, напомню, «всего лишь» буквальное перенесение текста пьесы на сцену. Выходит, и реалистическая постановка с доскональным следованием оригинальному тексту может быть интересной. Это приятное и очень важное открытие.
Есть и другой подход, основанный на радикальном переосмыслении старинных текстов. Мы видели новосибирского Гамлета в форме для фехтования, встречу всех героев Шекспира в гостях у Юлии Паниной, лекцию о течении времени в пьесах Чехова по версии театра Поколений, а ещё — совмещённые с купанием в аквариуме танцы персонажей «Вишневого сада» в самом театре «На Литейном».
Собственный взгляд на постановку классики имеется и у главного режиссёра московского театра «На Малой Бронной» Константина Богомолова. «В последние годы возник миф о том, что есть люди, которые переносят классику, а есть те, кто тщательно её сохраняют. Уважение к классике заключается не в том, чтобы ходить в камзолах, а в том, чтобы в процессе создания размышлять вместе с актёром над контекстом, который тебе дан. Приходить к своим выводам, своим ощущениям, пытаться найти отклик в себе и в современности», — сказал он на пресс-конференции, посвящённой началу гастролей театра в Петербурге.
По словам Богомолова, даже в советские времена было абсолютно естественным приближать классику к современности: «Если бы современных ревнителей традиций перенести в семидесятые годы, они позакрывали бы все московские театры, за исключением Малого. Малый стабильно шёл бы как крейсер сквозь века».
Как сегодня театр может существовать без работы с текстом? Иногда это тотальная переработка, иногда это сокращение. Пьеса — это не священный текст, это всё равно материал.
Классику можно ставить по-разному, уважая или издеваясь над ней. В начале и в конце девяностых я видел две инсценировки чеховской «Чайки». В 1992 году в ещё горбачёвской Александринке Тригорина играл Семён Сытник, а Нину Заречную — любимица Игоря Олеговича покойная Татьяна Кулиш. Сытниковский Тригорин своим монологом потряс меня, четырнадцатилетнего, настолько, что дома я переписал этот текст себе в блокнот и вскоре понял, что знаю его наизусть, не заучивая. В его словах: «Я должен писать, я должен!» было столько болезненной драматичности, что актёру не просто хотелось верить — он забирал тебя целиком.
В 1999 году мы с подружкой пошли уже на другую «Чайку» — в Театр антрепризы на площади Толстого. Тамошний Тригорин упражнялся с Аркадиной во фрикциях в коленно-локтевом положении (к счастью, в одежде), а со стороны на это грустно смотрел игравший доктора Дорна Эрнст Романов.
Напоследок — ещё одна грустная история. Пять лет назад я организовал встречу Семёна Сытника с юными журналистами, воспитанниками студий журналистики со всего города. По нашей традиции автору лучшего вопроса полагался приз, учреждённый самим гостем. Семён Семёнович подарил юному журналисту книгу об Александринском театре, изданную ещё в прошлой жизни, в совсем другой стране. А когда я спросил его, почему бы в качестве приза не провести для автора лучшего вопроса экскурсию по театру или не пригласить на спектакль со своим участием, Семён Семёнович грустно ответил: «Приглашать посторонних нам запрещено, а в спектакле, в котором я сейчас занят, на сцене стоят сразу шесть абсолютно голых девочек».
Хотя бы на классические пьесы очень хочется ходить без содрогания и приглашать на них своих учеников без стыда и омерзения. А на голых девочек они ещё насмотрятся — этот товар сейчас идёт со скидкой.
Текст: Евгений Веснин
Фото: пресс-служба театра «На Литейном»
Прокомментируйте первым "К вопросу о постановке классики. Часть 1"