Анатолий Багрицкий: «Счастье сочинителя и несчастье исполнителя» (2020 г.)

Спустя неполные восемнадцать лет после записи первого интервью поэт Анатолий Багрицкий вновь отвечает на наши вопросы — уже для Охтинского пресс-центра.

— Что ты испытал, когда увидел текст первой части интервью? Насколько для тебя это было важно или неважно, трогательно, приятно, болезненно?

— Болезненных ощущений не было точно. Скажу больше: я удивился и обрадовался тому, что некоторые положения, принципы моего мировоззрения сформировались ещё тогда. Есть вещи, которые я регулярно транслирую окружающим, на которых основано моё восприятие жизни и искусства. Большая часть того, что я прочитал в своём же интервью, осталась на своих местах.

— А насколько неожиданно для тебя было получить такой привет из прошлого?

— Это было забавно. В последнее время я всё чаще мысленно обращаюсь в будущее. Видимо, орган, который отвечает за ностальгию, у меня совсем отсутствует. Я не испытываю ностальгию и никогда её особо не испытывал. Мне было, скорее, забавно посмотреть на себя двадцатилетней давности.

В последнее время я часто думаю о том, как буду смотреть на себя нынешнего через двадцать лет, если Бог даст. Это помогает мне выходить живым и морально здоровым из каких-то сиюминутных происшествий.

Вижу, что это был одновременно и я, и какой-то другой человек. Поскольку я сочиняю песни и исполняю их, помню песни, которые были написаны двадцать лет назад, то вот это чувство — когда ты и тот же самый, и очень сильно изменился — испытываю на концертах регулярно. Поэтому интервью меня не сильно шокировало.

— В чём именно ты остался таким же, а в чём изменился?

— Часто мы принимаем за самого себя свои желания: «то, чего я хочу, то я и есть». Со временем начинаешь понимать, что это не всегда так. И что некоторые желания, которые ты принимаешь за свои, часто продиктованы средой, общением, временем — внешними обстоятельствами.

Что касается моего рода занятий, то, например, я тогда очень хотел признания. Не скажу, что славы, но — заметного признания. Поскольку я его не получил в желаемом объёме, лет десять назад из-за этого в моей жизни случился стресс. Я хотел вырваться из замкнутого пространства своей судьбы, уехал в Москву. А сейчас я стал понимать, что это желание было продиктовано просто родом моих занятий, самой профессией. То есть, исполнителю вроде как положено быть известным и востребованным.

Как только я об этом подумал и решил, что могу и не желать этого, то воспринял это как облегчение и свободу. И тут же понял, что не хочу широкой популярности и какой-то сверх-востребованности. Я счастлив, когда просто сижу за столом и сочиняю. А всё остальное — в большей или меньшей степени факультативные вещи.

Поэтому тот я, который сочинял тогда и сочиняет по-прежнему, не изменился. Не изменилось направление его движения. Я иду туда же, куда шёл и двадцать лет назад — и в искусстве, и в жизни. А то, что касается внешних обстоятельств, — чего я хочу и чего не хочу, что люблю и чего не люблю, — меняется как весенний ветер. Приучаешься не особенно этому доверять. Главное — отследить, кто именно чего-то хочет: ты внутренний, непосредственный, ты в своём зерне или ты внешний, социальный.

— Акт творчества важнее славы и признания?

— Для меня это так. Глубоко это понимать я начал несколько лет назад, годам к сорока. Меня перестали разрывать на части противоречащие друг другу вещи: счастье сочинителя и несчастье исполнителя. Как исполнитель я не состоялся. А как сочинитель состоялся даже больше, чем хотел.

Как сочинитель я никогда не хотел дивидендов от своей деятельности. Никаких и никогда. Я просто хотел сочинять. Это было доступно мне всегда и сейчас доступно. Цель достигнута: я хочу сочинять — я сочиняю.

А как исполнитель я ждал измеряемых дивидендов: количества публики, внешних отзывов о моей деятельности. И тут я потерпел крах, потому что хотел быть более популярным.

— А денег хотел?

— Нет. Никогда не был особенно привязан к деньгам. Их количество никогда не определяло качество моей жизни. В моём понимании качество жизни состоит из множества составляющих: общение, качественное питание, свободное время, возможность заниматься любимым делом, деньги, внимание противоположного пола и ещё много чего. Когда денег было не очень много или больше, чем мне нужно, я этого особо не замечал, потому что общий фон счастья от этого не страдал.

Иногда люди ради денег жертвуют здоровьем и временем. А я никогда ничем не жертвовал, поэтому изменения моего финансового положения происходят безболезненно.

— Когда и почему ты переехал в Москву?

— По-моему, в 2008 году я собрался и уехал. Почувствовал себя в тупике. Мне захотелось в прямом смысле, физически выйти из него. Я переехал в другой город, устроился на другую работу — в кино, в звуковом цехе микрофонщиком, ассистентом режиссёра. Через год поступил во ВГИК, окончил его. Теперь я дипломированный сценарист. С тех пор моя жизнь в большей степени протекает не среди музыкантов, а среди людей из мира кино и театра. Сейчас даже театра в большей степени.

Я этому очень рад, потому что вдруг увидел, что мои песни сочинены больше для театральной, а не для музыкальной сцены. Я участвую в спектаклях: играю как актёр и исполняю свои песни. Там они на своём месте. Получаю гораздо больше удовольствия, когда исполняю свои песни в спектаклях, чем на сольных концертах.

— Где именно ты играешь?

— В 2011 году я познакомился с Алексеем Артёмовым, тогда он был ещё студентом. Актёр, который получил ещё и режиссёрское образование. Как актёр он служил в разных театрах: и на Таганке, и в Театре около дома Станиславского. Сейчас он быстро развивается как режиссёр.

С 2011 года мы пытались сделать что-то своё. Не всегда наши попытки удавались. Года четыре назад вместе с другими знакомыми актёрами мы придумали спектакль, сделали свою постановку и стали играть её на разных театральных площадках в Москве. Потом написали и поставили продолжение. Сейчас у нас в арсенале три полноценных спектакля, с которыми мы выступаем в Москве. Иногда нас приглашают на фестивали. В марте и апреле планировали привезти спектакли в Питер, но не сложилось.

Все спектакли решены в коллажной технике, которую я очень люблю. Мои стихи сочиняются по такому же принципу. Спектакли состоят из блоков, которые иногда взаимозаменяемы. Они посвящены тому же, что и мои песни, — поиску координат, одиночеству человека, стоящего на ветру времени.

— В 2002 году мы долго весело обсуждали, кто Багрицкий больше: поэт или музыкант. А как сейчас? Или ты больше актёр?

— Багрицкий — только поэт. Он совсем не музыкант и совсем не актёр. При этом нельзя быть хорошим поэтом, если ты одновременно не являешься немного музыкантом, немного актёром, немного режиссёром. Поэтому, конечно, я и первое, и второе, и третье, но только потому, что я поэт.

— В первую очередь?

— В первую и в последнюю очередь.

— В 2002 году ты говорил, что намечалась некая коллаборация, некий совместный проект. Но с кем он, ты говорить отказывался. А сейчас можешь открыть эту тайну?

— Этого я уже не помню. Помню, что после мы выступали с Сашей Петерсоном и даже выпустили концертный альбом. Потом несколько лет я играл в группе Кирилла Комарова, мы исполняли его песни. Конечно, много лет играли вместе с Настей [Макаровой] и Митей [Максимачёвым]. Небольшой опыт совместных выступлений был у меня с Артуром Агаджаняном.

Три года назад я записал на студии «Добролёт» в Петербурге альбом с полноценным составом. Благодаря этому полноценному инструментальному альбому я наконец нашёл свою точку самоидентификации. Наконец понял, что я не музыкант. И что полноценная музыка вокруг моих песен — я уж не говорю о стихах — больше мешает. Она занимает много звукового пространства, которое должно быть заполнено оттенками звуков, просто голосом, а иногда должна быть тишина. Это должно быть театральное пространство, его не нужно плотно заполнять звуками! Поэтому музыкальная сцена не для меня. Для меня — сцена театральная. Частью драматургии являются не только звуки — иногда ещё и жесты, мимика, паузы.

Музыканты всегда строят программу своего выступления: какая песня прозвучит первой, какая — второй и так далее. Я тоже всегда с этим экспериментировал. Личный опыт подсказал, что концерт всегда начинается лучше, когда первым звучит стихотворение. Оно сразу включает у зрителей воображение. Создаётся волшебная густая атмосфера, в которую потом можно вставлять песни, и они полетят в этом небе как птицы. А с песнями совсем другое: ты должен сначала завоевать эмоцию, потом её поддерживать. Это долгая и нудная работа. Стих же всегда действует стопроцентно мощно как крупнокалиберная пушка.

— Я тебя всё равно буду иногда возвращать к интервью 2002 года. Скажи, пожалуйста, с кем из наших общих знакомых представителей акустической рок-сцены начала века тебе сейчас удаётся поддерживать контакт?

— Я дружу со всеми ребятами, с которыми тогда познакомился. Конечно, это мой близкий друг Кирилл Комаров. А ещё — Настя Макарова, Митя Максимачёв, Миша Башаков. Когда я приезжаю в Петербург, обязательно прихожу к Кириллу, к Насте Макаровой. С Митей и Мишей мы видимся реже. Хотя иногда встречаемся и даже вместе выступаем.

Давно не виделись с Лёшей Федичевым. Прочитав интервью, я обнаружил, что уже много лет не видел и не слышал его.

— Ты тогда назвал его очень амбициозным человеком. А он уже через несколько месяцев после записи того интервью стал ведущим гитаристом ДДТ.

— Да! Причём, он это сделал в своей манере. Лёша пришёл в студию ДДТ, увидел там какую-то новую аппаратуру и спросил, что это. Музыканты ответили ему, что ещё не успели освоить. Он пошёл, что-то покрутил, подключил свою гитару, начал извлекать какие-то звуки. Поскольку он без спроса вошёл в репетиционный процесс, то там и остался. Конечно, не только поэтому. Он действительно очень хороший гитарист. Его уверенность сыграла не последнюю роль.

Мало кто знает, что Лёша очень талантливый мелодист и сочинитель. В ДДТ он гитарист и аранжировщик, но группа всё равно ограничивает индивидуальные творческие возможности. Даже в легендарных группах люди расползаются по собственным проектам, чтобы развиваться. Я знаю Лёшу как тонкого мелодичного сочинителя.

— Сколько лет вы с ним не виделись?

— Думаю, больше десяти.

— Почему так вышло?

— Я же не музыкант. Я не варюсь в музыкальной тусовке ни в Питере, ни в Москве. Поскольку я начал исполнять свои песенки и стишочки под гитару, то автоматически стал музыкантом и общался с музыкантами. Но в действительности мне с музыкантами неинтересно, честно скажу. Я люблю художников. Недавно сделал пост в Инстаграме о том, что художники — единственные рабочие люди в мире искусства, которые создают свои произведения руками. От этого они проще и смиреннее.

Мне с музыкантами обычно не о чем говорить — они же всегда говорят о своей музыке.

— И в этом ты не изменился.

— Абсолютно! (смеётся)

— А литераторов не любишь? Прозаиков?

— Я просто с ними не знаком.

— Сколько и чего ты написал за эти восемнадцать лет?

— Сколько — не скажу. Но пишу я постоянно. Был период — с 2011 по 2016 годы — когда я писал заметно меньше. Но меня это не пугало, и до этого были такие периоды. Я знаю, что иногда нужны времена вдоха, когда нужно читать, набираться впечатлений и не бояться, что ты сейчас не пишешь. Этот период закончился, и я снова пишу — не так часто, как в более плодотворное время, но это тоже не страшно.

Если человек пишет всё время, это как-то подозрительно. Нужно же что-то переосмысливать, а если ты всё время что-то транслируешь, то возникает вопрос: откуда ты это берёшь?

У меня один стишок заканчивается такой фразой: «Чем больше рыцарь образован, тем меньше рыцарь говорит». Если ты занимаешься самообразованием, и твоя жизнь — не просто увеселительная прогулка, если ты совершенствуешься в своём мастерстве, то всё меньше и меньше возникает потребность что-то транслировать, отстаивать свою точку зрения. От этого и пишешь меньше, но, возможно, точнее. Я на это надеюсь.

Заметил такую особенность: с возрастом мои песни и стихи стали более радостными. Меня это очень вдохновляет. Жизнь постепенно стирает человека в порошок, и многие, даже очень радостные авторы, с возрастом очень часто грустнеют. А я — наоборот, и мне это очень нравится.

— Почему так происходит?

— Я нашёл свою правду, правду о себе. Ты находишь в жизни свою точку координат: кто ты как душа, кто ты как тело, кто ты как социальная единица. Меня научили в институте кинематографии тому, что ты не сможешь написать историю, сценарий, если не разберёшься с собой. Если себе самому не ответишь на фундаментальные вопросы: почему ты об этом говоришь, что ты хочешь этим сказать, можешь ли ты об этом не сказать. На некоторые из этих вопросов я нашёл ответы. Не сам, не в своей голове — жизнь научила. Научился быть честнее по отношению к самому себе и от этого стал меньше страдать.

Я понял, что страдания носят эфемерный характер. Физическая боль — это не страдание. Страдаем мы в большей степени в уме. Это привычка, которая сформирована годами, а причина её в том, что часто мы сами себе врём и пытаемся занять не то место, для которого рождены.

— Как раз по поводу страданий: когда тебе бывало плохо?

— Самые сильные душевные страдания я испытывал в годы разлада с любимыми, потому что ты не защищён. И, конечно, в тот период, когда мои ожидания от карьеры исполнителя столкнулись с реальностью, и я уехал в Москву. Мне было очень больно, я в буквальном смысле ползал по полу и по стенам, не знал, что мне делать. При этом какой-то явной внешней причины не было. Вроде бы, ничего у человека в жизни не происходит, а он почему-то не понимает, кто он и зачем он. И зачем ему продолжать.

С каждым такое случается. И потом — мы ведь воспитаны на русской литературе, поэтому для нас очень важно разобраться с этими вопросами. Кто виноват? Что делать? Доколе? И пока не разберёшься, не получается жить.

— Как ты считаешь, разобрался с ними?

— Да, с вопросами я разобрался. Конечно, это не означает, что теперь моя жизнь устлана розами. Но изменилось моё отношение к судьбе и к миру — ушли претензии. Основная причина душевных страданий — внутренняя претензия. Будто что-то вокруг должно происходить по твоему сценарию. Смириться с тем, что никакого твоего сценария нет, и ты должен импровизировать, очень сложно. Даже если ты сам себе сказал: «О’кей, я согласен так делать», это ещё ничего не означает. Каждая следующая критическая ситуация покажет правду.

Ты пришёл в готовый мир, который существует вне зависимости от того, что ты об этом думаешь. Да, в нём есть твоё место, но его нужно угадать. Надо импровизировать. Творческому человеку легче понять эти вещи, потому что природа творчества — интуиция и откровение.

Почему художники часто бессребреники? Обыватель хочет гарантировать себе какие-то вещи — настоящее и будущее себе и окружающим, подстелить соломки — и вообще очень беспокоится о комфорте. А у творческого человека не гарантировано ничего!

Представь, что я сочинил хорошую песню. Она нравится тебе, она нравится людям, она удалась, и все говорят: «Это твоя программная вещь. Толя Багрицкий — он такой. Эта песня — твой паспорт». Но это совсем не означает, что я теперь могу писать такие песни. Да, я могу штамповать нечто похожее, но эффекта уже не будет. Будут какие-то другие песни. Ты ждёшь ощущения: ах! Ты никогда не сочиняешь то, что запланировал. Можно повторить слова Бродского, которые он говорил на вручении Нобелевской премии: «Поэт никогда не знает, о чём он пишет». Это всегда интуиция и откровение, ты всегда выходишь за границы себя. Куда-то туда, куда ты не планировал, и не знаешь, что ты там получишь. Это наркотик художника. А если ты пишешь то, что захотел, то ты обречён на то, что напишешь то, что захотел.

Интуиция — как собачий нюх. Появляются какие-то строчки, ты их записываешь. Не знаешь, о чём они и к чему. Потом ходишь — и у тебя в голове проплывают какие-то образы, а ты ловишь их и понимаешь: вот этот образ — отсюда. Откуда это «отсюда», ты ещё не понимаешь. Ты просто складываешь всё это и компонуешь. Сначала появляется форма, потом, примерно к середине, угадываешь какое-то содержание.

У меня часто бывает так, что стих почти готов, но не хватает одного несчастного прилагательного. На его поиски иногда уходят месяцы — я не преувеличиваю. Ты ищешь, подбираешь: нет, не то. А это, вроде бы, то. Походил несколько месяцев, проговариваешь это, и язык сам подставляет какое-то банальнейшее слово, которое ты сам никогда бы не выбрал. Именно оно вдруг точно становится на место, и ты видишь, о чём было стихотворение. Само слово, нейронные связи между словами тебе подсказали. Запланировать это ты не мог — ты каким-то собачьим чутьём выбираешь слова. Это звучит странно, как шизофрения.

— В 2015 году, когда я обходил наших с тобой общих знакомых и делал с ними интервью уже для Охтинского пресс-центра, первым пришёл к Кириллу Комарову и, помимо прочего, спросил его: «Скажи, Кирилл, кому мы нужны сейчас?» Вот и тебя на прощание хочу спросить: скажи, Толик, кому мы нужны?

— Недавно у меня было откровение. Раньше ты пытался инициировать какие-то вещи, но в молодости они не получались, а с возрастом приходят сами собой. Ты поёшь песенки, выступаешь на конкурсах… Мне, кстати, никогда не везло с конкурсами — меня срезали уже на первых этапах. А сейчас стали приглашать в жюри. И в драматургии тоже довольно часто приходится преподавать детям, школьникам.

Вот о чём я подумал. Творческие люди обычно амбициозны. Амбиции — часть их профессии, их естества. Они толкают, двигают вперёд. Толкают они на Олимп признания, но достигают его очень немногие. Кажется, что если ты не достиг Олимпа, то это крах. Но многие становятся педагогами. К сожалению, в нашем обществе сложился стереотип: педагог — это второсортный художник. «Не стал художником, но стал учителем рисования». Есть в этом что-то уничижительное.

А я очень люблю преподавать. Я испытываю колоссальное всепоглощающее счастье, когда мне удаётся делиться опытом, который я берёг, чтобы прокричать о нём с вершины Олимпа. А тут я отдаю своё сокровище какому-то конкретному человеку. Неожиданно для себя я абсолютно счастлив.

Может быть, природа этих творческих амбиций такова, что необязательно нести их наверх? Нужно раздавать их другим по дороге. И в этом случае мы всегда нужны — тем, кто рядом.

Интервью: Евгений Веснин
Фото: Алексей Кошелев, Андрей Городецкий, Егор Кайрон