Спектакль-инсталляция голландца Дриса Верхувена «Прощай» (Fare thee well), представленный на летнем фестивале искусств «Точка доступа», вызывает особый интерес не только как культурное явление.
Что видит зритель, пришедший на модную инсталляцию? На третьем этаже Ладожского вокзала, в одной из его башенок с панорамными окнами, установлены четыре телескопа, которые нацелены куда-то в сторону типовых советских «панелек» в Весёлом Посёлке. Там, за несколько километров от вокзала, на фоне жилого массива закреплено табло «бегущая строка». По табло медленно проплывают фразы на русском языке, которые можно прочитать, глядя в телескоп и надев наушники. Из наушников звучит ария Мелиссы из оперы Генделя «Амадис Галльский», длится две с половиной минуты, затем повторяется.
Вот и вся инсталляция. Но почему же тогда организаторы «Точки доступа» искренне гордились тем, что несколько лет вели переговоры с автором и делали всё возможное, чтобы спектакль приехал в Россию?
Несмотря на кажущуюся простоту из-за не самого сложного технического воплощения, идея Верхувена по-настоящему интертекстуальна. Различные смыслы можно снимать с неё слой за слоем, будто листы с огромного кочана капусты. И смыслы эти с каждым разом будут всё более сокровенными, потаёнными, будоражащими, затрагивающими цельность нашей личности и цели нашего существования.
Многоуровневость спектакля состоит, например, в том, что он, как никакой другой, предъявляет строгие требования к личности зрителя — к его возрасту, месту рождения и жительства, кругозору. Для того, чтобы действительно глубоко понять и прочувствовать абсолютно все фразы, составленные для показа «Прощай» в Питере, нужно родиться в СССР, прожить в нашем городе не меньше 40–45 лет, каждый день ощущая его фибрами и жабрами, знать историю, следить за актуальной политической повесткой, дружить с интернетом. Пожалуй, именно в этом случае можно будет копнуть действительно глубоко и понять, что же хотел сказать этот странный голландец, и вспомнить детство, и снова проводить его.
Если вам всего двадцать, вы модный, у вас есть айфон и кеды, вы приехали издалека и пришли на модную инсталляцию как на модную инсталляцию, то выйдете из башенки с ухмылкой и с лёгким разочарованием. Потому что поймёте от силы половину. В этом никто не виноват, так получилось. Вы просто не жили в то время, поэтому фразы «прощай домино во дворе» (да, вот так, без запятой), «прощайте бабушки у парадных», «прощайте политические анекдоты», «прощайте номера телефонов, выученные наизусть», «прощайте незапертые двери» не затронут вас, не попадут в самое сердце и не поднимут тёплую волну внутри.
Впрочем, трогательная встреча (и последующее немедленное прощание) с детством — лишь малая часть спектакля. Ещё одна часть — это острейшая публицистика.
Некоторые сообщения появляются на табло парами: сначала зритель прощается с неким явлением, затем здоровается с его противоположностью или просто пришедшим на смену современным аналогом. При этом Верхувен не даёт оценок, да и просто не может их дать в своей «бегущей строке». Но он так подбирает пары, что думающему зрителю всё понятно без лишних пояснений. «Прощай научный атеизм» — «здравствуйте верующие коммунисты», «прощай “Капитал”» — «здравствуй материнский капитал», «прощай “Окно в Париж”» — «здравствуй особый путь». И снова «проверка на вшивость»: нужно знать фильм Юрия Мамина, а ещё лучше — самому жить в нищем постсоветском Петербурге, подобострастно смотревшем на Запад вместе с его первым и последним мэром.
«Прощай доллар за 30» — «здравствуйте микрокредиты». Вы хотите так жить?
Есть и одиночные фразы, которые убивают эффективнее, чем пули: «здравствуй спид», «прощай пенсия», «здравствуй восточное гостеприимство».
Проект «Прощай» международный, до Петербурга он побывал в нескольких европейских странах. Например, в Германии. И там тоже бил не в бровь, а в глаз, заставляя думать о самых острых проблемах коренного населения: «здравствуй исламское государство».
Отметим, что и в России, и в Германии Верхувен использовал одну и ту же композицию. Плавное соло вокалистки — сопрано под аккомпанемент гармоничных, постоянно повторяющихся и сменяющих друг друга аккордов струнных инструментов симфонического оркестра с добавлением мотивов духового инструмента. Музыка написана в ми миноре, звучит медленно и протяжно, темп не меняется.
Интересно, что ария носит название “Ah! Spietato!”, что переводится с итальянского как «О, безжалостный!» («О, беспощадный!»). Глупо спрашивать у автора инсталляции, кто он — «левый» или «правый»; столь же глупо интересоваться у оперирующего вас хирурга, добрый он или злой. Безжалостный голландец скальпелем вскрывает реальность, удаляет глупые стереотипы, зашивает разрывы в сознании — всего лишь тем, что заставляет нас смотреть в окуляр телескопа и думать. Действительно много думать.
Может быть, это странно, но контент проекта «Прощай» (рассмотрение злободневных проблем под красивую классическую музыку) напоминает одно из знаковых явлений ленинградского телевидения великой и ужасной эпохи 1989–1993 годов — старые «Паноптикумы» Александра Невзорова, выходившие в эфир как специальные репортажи в рамках информационной программы «600 секунд».
Кадры одного из первых «специальных репортажей», носившего название «Свалка», — роскошные панорамные и просто общие планы гигантской свалки на окраине Ленинграда — очень похожи на картинку в телескопе, саундтрек в виде арии лишь усиливает сходство.
В ещё одном «Паноптикуме» 1990 года — о созданном в колонии самодеятельном театре, где играют заключённые, — есть такой авторский текст: «Бывают моменты, когда меж представлением и жизнью границы вдруг сгинут — и человек, со всей его бедой, волей, добром, злом, судьбой, как меж двух зеркал, — меж театром и жизнью реальной, и творится волшебное: как свеча, отражённая в двух зеркалах, становится бесконечной вереницей исчезающих в небытии огней, без конца и начала, так же и человек вновь становится загадкой». Замените два зеркала на две линзы телескопа, а свечу — на «бегущую строку», только оставьте отсутствие границ между спектаклем и реальностью. И загадку, конечно же, — и вы получите «Прощай».
Старое ленинградское телевидение, кстати, тоже упомянуто на «бегущей строке»: «прощайте Хоха, Веснушка и Тото», «прощай Пятое колесо». Строчка «прощай 600 секунд» вполне заслуженно могла бы быть третьей.
И всё-таки «Прощай» — не только возможность отрефлексировать своё прошлое и поразмыслить над настоящим, но и нечто большее. Чем дольше зритель следит за проплывающими по табло справа налево словами, чем дольше звучит плавная музыка, тем с большей вероятностью он впадёт в лёгкий транс и не сразу заметит, что изображение в телескопе перевёрнуто. Нет, фразы на табло на своём месте, а вот панельные дома в Весёлом Посёлке устремлены в небо сверху вниз. Дрожание больших масс нагретого летнего воздуха над вокзалом — марево, заставляющее слегка колебаться и дома, и буквы, — закрепляет ощущение лёгкой нереальности происходящего.
Дмитрий Быков, описывая одного из своих любимых поэтов, Льва Лосева, говорит: «Спрятанность лирического героя, его непрерывное сомнение в собственном существовании, представлялось мне главной чертой его поэтической личности».
Непрерывное сомнение в собственном существовании… Об этом тоже впору задуматься, сидя перед телескопом.
С чем ещё придётся безвозвратно проститься? Каким будет новый мир? Захочется ли в нём жить? И что останется нам, когда последняя буква последней фразы медленно заедет за левый край табло?
«Здравствуйте свалки», «здравствуй пластика», «прощай природа», «прощай купание в Финском заливе», «прощай кислород»…
А вот и последнее сообщение, на этот раз из Байрона: «прощай — и если навсегда, то навсегда прощай».
Умолкает генделевская Мелисса, пустеет табло. Спектакль окончен. Можно снять наушники, тихо выйти из башенки, погрузиться в вокзальную толчею, прыгнуть в метро и забыть путешествие в свой внутренний ад словно минутное наваждение, чтобы жить дальше как обычно. А что, если… Нет, этого не может быть! Ну, а вдруг?
Я надеваю наушники снова, фонограмма звучит по второму кругу, только теперь передо мной проплывают совсем другие фразы…
«Прощай, отец». Ты так и не рассказал мне, как воевал, что чувствовал, когда влюблялся и когда появлялись на свет твои дети. О многом мы не смогли поговорить и уже никогда не сможем. Ты не видел моих успехов, ты не знаешь, кем я стал. Ты мог бы жить ещё долго, но…
«Прощай, первая любовь». Я надеялся, что ты будешь не только первой, но и единственной в моей жизни. Не сбылось…
«Здравствуй, счастье». Как долго я ждал тебя — не дни, не недели, а несколько десятков лет. Но я благодарю судьбу за всё, потому что, если бы не было долгого и мучительного ощущения проживания не своей жизни, я бы не смог сейчас в полной мере тебя оценить.
«Прощайте, бессмысленность и ненужность». Теперь я хочу верить, что всё было не зря.
«Здравствуй, любимое дело». Всю сознательную жизнь я хотел заниматься журналистикой — в первую очередь, во вторую и в третью. Кажется, я не предал тебя и не подвёл.
Последняя буква пока не проплыла в небытие, и есть ещё доли секунды, чтобы успеть сказать самое важное.
Текст: Евгений Веснин
Фото: пресс-служба фестиваля «Точка доступа»
Прокомментируйте первым "Будет долгим прощание"