Андрей Гончаров: «Дефицит времени дает дополнительную энергию… при умелом использовании — творческую»

Начало девятого (сказочного) сезона в «Этюд-театре» украшено показом спектакля Андрея Гончарова «Морфий». Накануне режиссёр ответил на вопросы Охтинского пресс-центра. 

— Андрей, Вы по образованию режиссёр?

— Да, я поступал в Театральную академию, а оканчивал уже РГИСИ — в 2016 году, курс профессора В.М. Фильштинского.

— Что Вас связывает с «Этюд-театром»?

— Общее образование, общий мастер, общее настроение, общее понимание, ощущение театра. Поскольку мы учились у одного и того же человека, то на главные, принципиальные вещи смотрим под одним и тем же углом. «Этюд-театр» в основном составили выпускники предыдущего, актёрского курса — люди, с которыми хочется работать.

— Вы никогда не были главным режиссёром «Этюд-театра»?

— Нет, не был. Просто была возможность что-то сделать в пространстве на Большой Конюшенной. В пространстве, которое все вместе создавали, ремонтировали, оформляли. Там вышли «Морфий», где я режиссёр, «Снег любви» и «Коллеги», где я играл, а сейчас не участвую.

— А почему, кстати?

— Так получилось из-за занятости. Одно время я не мог участвовать в этих спектаклях, там поменялся артист, а теперь так и осталось.

— Вернуться, снова ввестись Вы не хотели бы?

— Сейчас, с новым артистом, это уже другой спектакль.

— А ещё Вы были нарратором (рассказчиком) в «Солнышке»?

— Да, один раз. Это был срочный ввод. Актёр, который играл эту роль, по каким-то причинам не смог, и режиссёр попросил меня. Один раз я выходил в «Солнышке» и один раз — у Сени Серзина в «Демонах».

Мне понравился этот опыт. Вообще нравятся спонтанные вещи, когда ты не успеваешь подготовиться, и тебе нужно за короткое время приспособиться. По большей части ориентироваться приходится уже на месте. Дефицит времени в такой ситуации дает дополнительную энергию… при умелом использовании — творческую.

— Да простят меня Саша Лушин и все, кто побывали в этой роли, но я до сих пор считаю, что Вы были самым ярким нарратором и, в каком-то смысле, перетягивали одеяло на себя. Как же это у Вас?.. «Мой маленький друг зритель…» Значит, это было полной случайностью?

— Да, о своём вводе я узнал за один день. Текст придумывался в режиме дефицита времени. Было много импровизационных моментов. Кроме того, нужно отметить доверие режиссёра, который не требовал от меня лично в тот конкретный момент точного выполнения определённых мизансцен. Это помогает творческому потоку идти, быть, существовать. Это раскрепощает. Мне дали пространство для импровизации, и я постарался им воспользоваться.

Но я не уверен, что это повторилось бы. Возникает проблема повтора: то, что хорошо случается один раз, не всегда так же талантливо может получиться снова. В любом случае, рад тому, что это запомнилось.

— Что в Вашей деятельности связано с Хармсом?

— Мы с Петей Чижовым были режиссёрами нескольких фрагментов спектакля «Маршрут Старухи». Это было интересно и каждый год по-разному.

А Хармс… Я как раз сейчас его читаю. Мне нравится его восприятие мира. Несмотря на абсурдность или странность, оно очень точное по сути. То, как он описывает свои ощущения и переживания от конкретного отрезка времени в той/этой стране. Его восприятие удивительно реалистично — и его невозможно передать ни в деталях, ни в предметах, ни в быте, а только по сути.

По большому счёту, «открываю» Хармса для себя только сейчас. И чем больше читаю, тем интереснее.

— Вы ведь сыграли в интродукции к «Маршруту» 2017 года? В учебном театре на Моховой Вы выходили с чучелом лисы… Как этот фрагмент делался и как Вы себя ощущали?

— Он делался очень просто. В это время на сцене учебного театра параллельно репетировался спектакль, который должен был идти вечером того же дня. Существовала предварительная договорённость о том, что можно будет работать с этими декорациями и даже задействовать артистов этого спектакля в нашей интродукции. Но в итоге оказалось, что мы не можем выходить на сцену, не можем трогать декорации, а можем только стоять на ограниченном участке, и нам дадут микрофоны.

Из-за этих чисто организационных ограничений приходилось как-то выкручиваться. Нам хотелось в этой интродукции, чтобы прозвучал сам текст повести «Старуха». Мы понимали, что позже, в течение дня, будут различные варианты интерпретаций. Маршрут так и задумывался — в нём были задействованы разные режиссёры с разным восприятием текста Хармса.

Но мне показалось, что за этим теряются простота и одновременно сила текста. А текст «Старухи» очень сильный.

Мне никто не давал «обратную связь» по поводу этой интродукции: как это смотрелось и воспринималось. Мои ощущения, когда я находился на сцене, были довольно сумбурными — обмена со зрителем я по большей части не чувствовал.

Я понимал, что после нас будут другие фрагменты Маршрута, где люди будут ходить, их там будут развлекать, удивлять. А здесь можно посидеть и послушать.

Главным для меня был текст Хармса — чтобы он прозвучал и был услышан в каких-то важных моментах.

— Что Вы делаете сейчас?

— Девятнадцатого сентября будет показ «Морфия». Потом поеду в Москву и буду участвовать в лаборатории по Хармсу. За пять-шесть дней нам предстоит сделать небольшой эскиз.

— Значит, 1 октября на Малой сцене Таганки будет Ваш показ? Уже можно об этом спрашивать?

— Пока я просто готовлюсь. Мне сейчас сложно об этом говорить. Не в том смысле, что не хочу раскрывать какие-то тайны — просто это моя закрытая работа. Рассказывать о ней до того момента, пока не случится показ, не люблю.

— Тогда спрошу так: это будет сильно отличаться от того, что делается по Хармсу в Питере, в рамках того же Маршрута?

— Думаю, что, конечно, будет отличаться. Сильно или нет — не знаю. Многое зависит от того, насколько интересным окажется репетиционный процесс. У нас не так много времени. Моя работа в Москве будет отличаться от того, что мы делали в Петербурге, когда у нас была возможность выбирать артистов, готовиться, репетировать.

— И тоже мобилизует?

— Да, тоже мобилизует. Не всё получается сделать, но для меня и в этом есть свой интерес. Мне самому очень интересно, что из этого получится и как сложится первого октября.

— Мы увидим что-то очень живое и непосредственное?

— Надеюсь! Это было бы здорово, если бы получилось что-то живое и непосредственное. Чтобы это не было мертвечиной, потому что в «Старухе» есть и такое…

— Переезд в Москву или, по крайней мере, жизнь на два города — это мода или неизбежность для довольно молодых и энергичных актёров и режиссёров? Я имею в виду и Сеню Серзина, и Филиппа Дьячкова. И Вы наверняка между двумя городами…

— Нет, я не между двумя городами. Я живу в Петербурге. Если меня приглашают на какие-то проекты в Москву, я с удовольствием еду туда — так же, как и в любой другой город России.

Не могу ответить, потому что для меня это неактуально. Я пока не рассматриваю всерьёз переезд в Москву. Для меня нет проблемы в постоянном перемещении, потому что я не так часто туда езжу.

Скорее всего, речь идёт о возможностях и о самореализации. Если есть потенциал, и его невозможно по каким-то причинам реализовать в Петербурге, то человек едет туда, где он может это сделать.

— Где предел образности в Ваших спектаклях? Например, то, что главный герой «Морфия» кончает жизнь самоубийством не из браунинга, а из кекса брауни, навеяно Вашим чувством юмора?

— Моё чувство юмора может быть каким угодно. Артистам его не инъецировать. Мне нравится, когда у репетиционного процесса, у пространства спектакля появляется своё чувство юмора. Мы с ними создаём единое пространство, в котором многое придумывается. Этого же не было в тексте — это придумалось по ходу репетиции, добавлялось Надей, Кириллом, мной. Это живой поток, и если он налажен, то в нём могут родиться различные интересные штуки. Они могут быть смешными. Но появляются они только за счёт нашего единого пространства, где формируется свой юмор, свой язык, своя лексика.

Мне интересно работать, когда это пространство есть, и мы в нём находимся.

— Сентябрьский показ «Морфия» будет чем-то отличаться от предыдущих? Спектакль успел измениться?

— Так получилось, что он всё время меняется. Я понял, что не нужно этому противиться. Одно время мы хотели что-то в нём закреплять, но никак не получалось: то показы были разделены по времени, то пространства были абсолютно разными. Поэтому не получалось играть его более-менее одинаково. И я понял, что просто не нужно этого делать! Значит, так надо, чтобы мы за несколько дней до показа собирались и что-то придумывали.

Конечно, на этот раз будут новые вставки. Когда Надя и Кирилл приходят, они уже хотят что-то изменить, внести что-то «про себя» и «про сейчас». Мне это нравится. В этом смысле спектакль каждый раз получается новым, и те люди, которые видели его несколько раз, бывают в хорошем смысле удивлены. Он разный, его невозможно поймать.

Важно, что это делается не специально. Это не живость ради живости. Пространство, которое сформировано тремя людьми, требует изменений изнутри. Мы собираемся и понимаем, что здесь нужно поменять, тут переставить. И в таком режиме идут репетиции. Меняется музыкальная партитура, световые добавления, реквизит может прийти, а потом уйти… Это поиск дополнительных смыслов, точек соприкосновения с текстом.

— Социальным или социально-документальным театром Вы никогда не занимались?

— Нет, никогда.

— Не было возможности или не хотите?

— Видимо, пока это не очень мне интересно. Мне хочется поставить оперу и балет.

— Какие-нибудь современные опыты Вы видели? Например, «Снегурочку» Маноцкова?

— Нет, «Снегурочку» не видел, к сожалению.

— Как Вы думаете, насколько реально сделать такие постановки?

— Конечно, реально. Но пока эта идея не оформилась. Видимо, она ещё зреет, и должно пройти какое-то время.

Всё быстро меняется, и я сам меняюсь. Сегодня мне интересно одно, и было бы здорово это сделать — сейчас и в предлагаемых условиях. А то, что будет через год или полтора, сложно представить. При этом я понимаю, что почти всегда нужно договариваться заранее — таковы организационные условия жизни театра.

Многое в нашей реальности трансформируется с большой скоростью. Театр зачастую в силу инерции запаздывает. Имею в виду, что наличие организационной возможности сделать спектакль прямо сейчас, буквально за два месяца, а не через полтора года — это очень важно. Надеюсь, что когда-нибудь театр к этому придёт.

Мне бы хотелось, чтобы такая возможность появилась: собрать команду и реализовать идею сразу, не откладывая её неизвестно куда на полгода или на год. Важно чувствовать эту живую ткань и не терять её.

— Андрей, напоследок дурацкий вопрос: почему Вас нет в соцсетях?

— Я просто дорожу своим временем. Это не поза: «Меня нет в соцсетях». Видимо, пока мне это не нужно.

Интервью: Евгений Веснин
Фото: Евгений Веснин, из архива Этюд-театра