Московский писатель и журналист Владимир Гуга в беседе с Александрой Багречевской рассуждает о нелюбви к переменам, о собственной малой Родине и о личности Фаины Раневской.
— Какой Вы помните Москву вашей юности? По каким улицам любили гулять?
— Мне посчастливилось родиться и вырасти в самой прекрасной точке на карте мира — в Зюзино. Многие люди довольно легко расстаются со своей так называемой «малой Родиной», спокойно переезжают в другие города и веси. Я же не способен покинуть Москву и надолго «оторваться» от своего Зюзино, как бы привлекательны ни были другие места обитания. И дело здесь не в сентиментальной привязанности, а в том, что Зюзино для меня в эпоху фейков и троллинга, когда ничему и никому не хочется верить, не является фейком. Это — нечто подлинное.
К счастью, Зюзино пока ещё не изуродовали благоустройством и модернизацией, поэтому оно выглядит приблизительно так же, как выглядело, когда я ходил в ясли. Я любил и люблю гулять по улицам Зюзино, носящим исключительно крымские и южноукраинские названия: Каховка, Одесская, Керченская, Юшуньская, Ялтинская, Херсонская, Азовская, Артековская, Азовская и т.д. Видите, какая специфическая топонимика? Этим улицам я посвятил небольшую повесть «Субтропики».
— О чём мечтали?
— В юности мечтал о красивых девчонках и рок-славе. И первая, и вторая мечта отчасти воплотились. И теперь, вроде и мечтать не о чем… Я человек с пассивной жизненной позицией. Постоянные перемены мира, частота которых с каждым днём прогрессирует, меня сильно нервируют. Поэтому я не вижу смысла покупать какую-то вещь, чтобы через год её выбросить и купить новую. То же самое и с мечтами: наверно, надо мечтать о чём-то невозможном всю жизнь. Такая мечта у меня есть, но я не могу её сформулировать — не хватает слов и понятий.
— Вы верите в дружбу на всю жизнь? Есть ли у Вас примеры такой дружбы?
— Конечно, дружба существует. Правда, это загадочное явление не связано ни с общими делами, ни с объединяющими интересами, ни с пережитыми критическими ситуациями, например, во время боевых действий. У друзей могут отсутствовать, а могут присутствовать «точки пересечения» напрочь. Более того, они могут вообще не общаться годами, не забывая при этом друг о друге. Иными словами, друг — это личность, являющаяся метафизической опорой жизни, от которой в бытовом плане может и не быть никакого толка.
В качестве, примера могу привести компанию ребят, с которыми я периодически выпиваю уже более двадцати лет. Мы собираемся, сильно набираемся, отпускаем одни и те же шутки, говорим приблизительно на одни и те же темы. Встречи наши проходят по одному и тому же сценарию. Более двадцати лет! И я совершенно счастлив быть с ними. Кто-то скажет, что, дескать, не надо путать друга и собутыльника. Возражу: собутыльника можно найти в двух шагах от подъезда, но тянет ехать именно к этим ребятам, к чёрту на куличики. Значит, дело не в выпивке. Однако, теперь я в завязке. Посмотрим, что будет с нашей дружбой в моём новом положении.
— Как Вы пришли к творчеству и поняли, что без литературы жизнь не мила? Кто был самым первым читателем?
— Для меня литературное творчество имеет конкретное практическое применение. Во-первых, это анестезия, успокаивающая незаживающие душевные раны (извините за высокопарность); во-вторых, это некий «песок», в который очень приятно зарыть голову; и в-третьих, коммуникативное устройство для общения с ушедшими дорогими людьми. Я написал сборник коротких рассказов «Плюш и бархат» только для того, чтобы порадовать своих родителей, сидящих на облаке. И, наконец, я обозначу совсем уж неприлично-избитую, дуболомную формулировку: «Литература — это разговор с Богом». В моём видении, эта беседа напоминает выкрутасы заводного ребёнка, который передразнивает старого чудаковатого дедушку и радуется, когда бородатый старик шутливо грозит ему пальцем и говорит: «Ужо я тебе, проказник!» Не помню, кто был первым читателем. Наверно, кто-то из домашних. А может он ещё не появился, мой первый читатель?
— Кто Ваши любимые писатели и поэты? Кто из них стал для Вас ориентиром?
— Проработав четыре года корреспондентом в журнале «Читаем вместе», а до этого семь лет копирайтером в компании «Мир книги» и параллельно обозревателем в «Вашем досуге» и в «Time Out Moscow», я со всей ответственностью могу сказать, что книги самых лучших писателей лежат на нижних полках в книжных магазинах. Как правило, в топовых выкладках вы не найдёте ничего того, что бы вы уже не читали.
Я приведу примеры замечательных оригинальных авторов, обладающих огромным талантом, но не попавших (или попавших на миг) в поле зрения брендовых издательств и редакций: Антон Уткин, Иван Зорин, Елена Долгопят, Денис Яцутко и ушедший недавно от нас Олег Павлов. Это — реалистическая сторона медали под названием «За огромный невосстребованный талант». Вторая сторона этой медали — постмодернистко-концептуальная — Павел Пепперштейн, дуэт Олег Попов-Владимир Белобров; третья сторона медали — сюрреалистическая — живущий в далеком городе Ангарске писатель Игорь Корниенко.
Всех этих авторов я очень высоко ценю. Но их совершенно не ценят издатели и члены жюри литературных конкурсов. Почему? Потому-что писателей у нас очень много, и редактору приходится выбирать из этой блистательной толпы авторов, руководствуясь своим личным критериям. Ну, действительно, захочется ли знаменитому редактору иметь дело с вечно недовольным, но очень талантливым человеконенавистником? Или с алкоголиком? Или с политическим оппонентом? Наверно он отдаст предпочтение менее талантливому, но симпатичному и приветливому автору, пусть даже его творчество явно вторично. Кстати, вторичный продукт зачастую лучше продаётся. И это — тоже немаловажный фактор для редактора.
А творчество писателей брендовых и полубрендовых, раскрученных и полураскрученных, например, Романа Сенчина и Дмитрия Данилова, я тоже принимаю с распростёртыми объятиями. Хотя они — совершенно разные художники. Вообще, у нас такое количество замечательных прозаиков, что просто голова кругом идёт! Прекрасных поэтов — не меньше. Другое дело, что хорошие поэты совсем уж глухо обособились, изолировались и от слушателя-читателя, и друг от друга. Все они очень ревностно блюдут свои принципы, типа: «С этим я в одном поле гадить не сяду!», «А этот вообще либерасто-ватник, не буду с ним выступать в одном вечере!». «А тот нерукопожатный», «А этот не дал мне первое место на конкурсе» и тому подобное. Наблюдать всё это забавно. Поэты отстаивают свои этические, эстетические и политические принципы таким образом, что в результате этой деятельности посещаемость поэтических вечеров стала совсем ничтожной. Но, тем не менее, я постоянно натыкаюсь на удивительных современных поэтов, которые меня реально восхищают.
— Вы учились в музыкальном училище им. С. Прокофьева и Литературном институте им. А.М. Горького. Что запомнилось за годы учёбы? Кто вёл курс в Литинституте? Какими Вы запомнили сокурсников?
— Ох, это долгая тема. Всякое было: дружба, любовь, музыкальные и литературные открытия, драки, алкоголь и другие расслабляюще-возбуждающие средства. Мастером в Литературном институте у меня был Михаил Петрович Лобанов, критик традиционных взглядов, почвенник. А в музыкальной школе и училище я принимал знания у евреев. Поэтому можете представить, какая теперь у меня каша в голове.
— Стал ли кто-то из Ваших сокурсников известным литератором?
— Нет, никто из моих сокурсников не прославился. Зато прославился мой ученик, которого я научил играть свинг, блюз и фанк. Сейчас он играет во всемирно известной рок-группе.
— На Ваш взгляд, в чём нуждается современная русская литература? На кого из молодых авторов стоит обратить внимание?
— Буду конкретен: современная русская литература в наши дни сконцентрировалась в десятке литературных журналов — классических «толстяках» и нескольких новых изданиях. Конечно, в них тоже много всякого барахла (на мой взгляд) и ангажированности, но всё же это компас, который помогает сделать выбор из уже выбранного людьми, обладающими, что называется «вкусом». В этих журналах можно обнаружить немало сильных, самобытных писателей — и молодых, и немолодых. Современная русская литература нуждается в сохранности этих журналов, а их редакторы — в расширении своего «междусобойчика».
— Ваша книга о легендарной женщине Фаине Раневской («Фаина Раневская великая и непредсказуемая», ЭКСМО, 2017) была задумана как манифест о свободолюбивой и непокорной личности? Или Вы увидели в Раневской, прежде всего, женское обаяние? Кто она для Вас? И сложно ли писать о легенде?
— Всё началось с того, что в детстве я посмотрел фильм «Александр Пархоменко» (1942 г.) Леонида Лукова. Как вы, вероятно, помните, в этой кинокартине Фаина Раневская играла эпизодическую роль тапёрши. Этот персонаж умудрялся петь, курить, жевать и разговаривать одновременно. Меня это поразило…
Ну, а если подходить к теме серьёзно, то надо сказать, что Фаина Георгиевна Раневская была классическим контргероем, напоминающим моих еврейских предков женского пола. Высокая, угловатая, застенчивая, некрасивая, с крупными чертами лица, насквозь ироничная — это стопроцентный контргерой, который прочно впивается в память. В кино она играла роли второго плана и снималась в эпизодах. Театр тоже не баловал её звездными выходами. И, тем не менее, несмотря на свою фактическую «второстепенность», Фаина Раневская осталась в истории мировой культуры. А многие звезды первого ряда растворились во времени. Такой парадокс.
Я задумывал эту книгу как поиск ответа на вопрос: «Почему Фаина Георгиевна не оставила воспоминаний? Зачем она их уничтожила?». Она действительно могла бы сообщить потомкам очень много важного и ценного. Изучив её жизнь и творчество, я понял, что воспоминания как жанр противоречат её уникальному литературному дару. Ведь она сочиняла афоризмы. Думаю, эти короткие реплики и вместили в себя то, что иной автор разводит в многотомных мемуарах. Писать о Фаине Раневской действительно было очень тяжело, так как о ней уже очень много написано. Приходилось сверять много источников. Изначально я выбрал нелинейный подход жизнеописания. Что это значит? Когда прочитаете эту книгу, узнаете. Сейчас мне бы очень хотелось написать книгу ещё об одном контргерое — Аркадии Северном, бесконечно любимом мной артисте. Но пока это утопические мечты. После издания книги о Фаине Раневской дверь в издательство для меня как-то закрылась, редактор на звонки не отвечает.
— Над чем Вы сейчас работаете?
— Недавно я подготовил два сборника прозы. В первом — короткие рассказы, во втором — миниатюры. Пытаюсь куда-нибудь их «пристроить». Пока безуспешно. Не хватает для самопродвижения сил, времени, здоровья и наглости.
— Где Вам лучше пишется: дома, в дороге, на даче?
— Лучше всего пишется там, где пишется. А «торкнуть» может в любом месте: дома, на работе, в общественном транспорте. Но Её Величество Лень очень многое не позволяет довести до ума. Писательство — каторжный труд, отличающийся высочайшей степенью бессмысленности. Всё вокруг орёт: «Хватит заниматься глупостями, займись делом или хотя бы напейся!» Но нет! Какай-то внутренний дурак заставляет вновь браться за ручку, а лень быстро этого внутреннего дурака затыкает.
— Есть ли у Вас любимое место на Земле, где всё радует глаз и сердце?
— Зюзино, о котором я говорил в самом начале, прекрасно. Также обожаю Москву заМКАДную — мир одинаковых панельных многоэтажек, типовых школ, детских садов, всяческих ООО «Жилищник» и продуктовых свалок-супермаркетов, отделений МФЦ и полицейских участков; мир одинаковых лиц, судеб, интересов, мечтаний. Вот в такой обстановке я чувствую себя комфортно и весело.
Владимир Гуга — прозаик, журналист, публицист.
Автор нескольких книг, в том числе «Фаина Раневская. Великая и непредсказуемая». Публикуется в журналах «Урал», «Дружба народов», «Полдень XXI век» и др.
Интервью: Александра Багречевская
Фото из личного архива Владимира Гуги
замечательное интервью! Спасибо!