Евгений Бедарев: «Чудо для меня очень важно, и я в него очень верю»

Кинорежиссёр и сценарист Евгений Бедарев рассказывает о том, как пришёл в кинематограф, поясняет значение музыки в кино, определяет баланс между натурными съёмками и постэффектами, формулирует критерии выбора актёров.

— Евгений, 3 июня у Вас был день рождения. Где отмечали?

— Со своими родителями, в их доме в селе Веселоярск. Это был классный способ отметить день рождения и замечательное решение, потому что с родителями надо бывать чаще. После того, как вышел фильм «Счастье в конверте», это стало особенно понятно… Я подумал, что сейчас самое время — лето, жара, классное настроение, поэтому лучше всего поехать в деревню к маме и папе.

Мне кажется, очень хорошая кольцевая композиция получилась: всё началось здесь, здесь же продолжилось, надеюсь, будет ещё долго продолжаться… День рождения у меня был спокойный, тихий, сельский и очень душевный — в кругу самых-самых близких людей.

— Вас часто упоминают вместе с младшим братом Дмитрием — он тоже пошёл по пути творчества. Общие интересы объединяли вас с детства?

— Наверное, иногда вместе упоминают, иногда — по отдельности (смеётся). Почему это часто случается? Потому что, во-первых, мы вместе с Димой написали основную часть сценариев — тех, по которым я потом снимал фильмы. Работали в паре. Безусловно, у каждого из нас есть свои проекты, свои сценарии, но большую часть написали мы в соавторстве. Во-вторых, он снимался во многих моих фильмах, поэтому, безусловно, мы идём рядом.

Что касается интересов — нет, в детстве у нас были совершенно разные интересы: мне больше нравилось читать, ходить по библиотекам, участвовать в школьных кружках, а ему — бегать, носиться по забоке. Это у нас в селе такой полулес, полукустарник, полудикое что-то. Ему больше нравилось бегать по лесам, играть в войнушки, строить землянки (посмеивается)… Но так получилось, что спустя какое-то время наши интересы пересеклись, и мы оказались в кино.

— Что повлияло на Ваше решение стать режиссёром?

— Наверное, подспудно во мне жила эта идея — стремление снимать кино, создавать миры… В детстве, когда я читал много книг, я мечтал, что однажды так же, как Жюль Верн, или Дюма, или как Стивенсон, напишу свою увлекательную историю, создам свою книгу… Но со временем, — когда я смотрел телевизор, ходил в кинотеатры на невероятные и захватывающие фильмы —внутри как-то всё переворачивалось от восторга. Может быть, затаилось и ждало лучшего времени, подходящего момента… Помню, когда я учился в институте, и мы находились в археологической экспедиции — это был Чарышский район на Алтае, где предгорья, красивые сопки, огромные равнины, горы, леса, — я как раз читал Толкиена и думал: «Блин, круто! Вот тут надо снимать кино». Хотя я ещё тогда учился на истфаке и ни о чём не подозревал, не думал, что однажды стану кинорежиссёром и буду снимать фэнтези…

Прошло много лет, после истфака я пошёл работать на телевидение, потом была реклама, радио, куча всего. Году в 2003-м я был в Санкт-Петербурге у родственников, и мне подарили книгу «Алхимик» Пауло Коэльо. Я не знал, кто это такой, что это… Когда летел домой в самолёте (я жил тогда в Барнауле) и читал «Алхимика», во мне всё переворачивалось, меня одолевала буря эмоций, у меня слёзы катились градом. Я понимал, что эта книга написана специально для меня: я так же, как Сантьяго, должен отправиться в путешествие на поиски своего сокровища. И там, в самолёте, я окончательно решил, что должен стать кинорежиссёром, потому что хочу снимать кино, хочу снимать свои истории…

До этого были предпосылки: я занимался рекламой, снимал рекламные ролики, и потихонечку это набирало критическую массу. Когда ты делаешь ролик, то всё равно что-то режиссируешь, делаешь некий сюжет… И в том самолёте я понял, что однозначно не хочу больше ничем заниматься, кроме как снимать кино. Когда прилетел в Барнаул, я сказал своим друзьям, что через полгода уезжаю в Москву — буду учиться на кинорежиссёра. Вот, собственно, и всё (смеётся). Через полгода я уехал, поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссёров, окончил их и стал снимать свои фильмы.

— Один известный режиссёр рассказывал, что учился не по специальности по причине отсутствия на его малой родине института «ВГИКовского» уровня. Ваш выбор объясняется тем же?

— В детстве, когда я участвовал в школьных спектаклях, мне казалось, что я, блин, офигительный актёр. Мне все говорили: «Женя, ты так классно играешь, тебе надо быть актёром!» Я родителям сказал: «Мама, папа, я поеду во ВГИК, в Москву, буду поступать, буду актёром!» И услышал в ответ: «Жень, да кому ты там нужен, из нашей деревни! Это Москва: ты не поступишь, потеряешь год, и непонятно чем всё это закончится. В армию там пойдешь и просто будешь тратить время зря». Я подумал и, может быть, побоялся, но… не пошёл во ВГИК — пошёл на истфак.

Спустя лет двенадцать я всё-таки вернулся на дорогу, по которой хотел идти, только уже был не актёром, а кинорежиссёром. Мне кажется, всё получилось закономерно и правильно. Наверное, хорошо, что я сделал этот крюк, в кино всё равно пришёл — в другом качестве, правда, но зато с внутренней базой, с большим опытом. К тому моменту где я только не работал (смеётся), чем я только не занимался, чего только не видел… Пришёл уже сложившимся человеком, и, мне кажется, всё получилось так, как должно было получиться.

— Говорят, хороший режиссёр должен быть культурно образованным. Вам удалось применить историческое образование в работе редактором или ведущим, например?

— Мне кажется, образование пригождается в любом случае. Что даёт образование — любое, хоть историческое, хоть не историческое? Кругозор, объём знаний, которыми ты можешь воспользоваться, информацию, которая может пригодиться, которая показывает твою общую начитанность, общий уровень. Самое главное, что нам давали на истфаке, когда мы работали в библиотеках, — это умение искать материал, систематизировать его, искать нужные вещи. Сейчас многие даже в интернете не могут что-то найти.

Общий багаж знаний пригодился и на радио: умение искать информацию, умение говорить… Рефераты, выступления, семинары, которые мы готовили, — это всё пригодилось. Когда я работал на радио, на телеке и сейчас в кино, общий базис, который я получил в институте, безусловно был для меня полезен.

— Брат последовал за Вами?

— Нет, Дима приехал в Москву позже, через несколько лет. О причинах его поездки, желаний и стремлений Вам лучше задать вопрос ему. Приехав, он нормально устроился — ведёт блоги, снимается в фильмах (у него много классных ролей) и конечно, пишет сценарии… Мне кажется, у него всё хорошо.

— Для принятия столь ответственного решения, которое кардинально изменит привычный уклад жизни, нужно быть деятельными, целеустремлёнными людьми. Это ваша семейная черта?

— Не знаю. Наверное. Не могу так сказать (смеётся)… Может быть, это некий авантюризм, может быть, это серьёзная черта, не знаю. Пока из нашей семьи в Москву уехали только мы вдвоём.

— Когда приехали в Москву, Вы допускали мысль о возвращении в родной край «в один прекрасный день»?

— Сейчас не вспомню, но думаю, что нет. Думаю, что такой программы однозначно не было, потому что — смысл? Если ты приезжаешь и занимаешься кино — где я могу ещё это делать, как не в Москве или, допустим, в Санкт-Петербурге? Для того чтобы снимать кино развлекательное — какое я хочу снимать, зрительское — нужны большие деньги. Безусловно, в тот момент было много неудачных примеров. Или кто-то рассказывал: «Вот, люди уехали из Барнаула, а потом вернулись — и у тебя ничего не получится».

Нет, я просто верил, что всё будет хорошо. Верил, что всё сложится так, как должно сложиться. Как говорится, в истории нет сослагательного наклонения: «что было бы, если?..» Поэтому я иду той дорогой, какая есть: пока снимаю, пока живу в Москве, пока меня всё устраивает.

— Будучи в столице, Вы учились на Высших курсах сценаристов и режиссёров. Каким стал Ваш первый крупный опыт после их окончания, возможно, подтолкнувший к созданию собственного полнометражного фильма?

— Во время обучения — поскольку я приехал в Москву из Барнаула — вынужден был снимать квартиру. Деньги, которые я привёз из Барнаула, быстренько стали заканчиваться, и потребовалась работа. Очень удачно получилось, что меня порекомендовали в съёмочную группу фильма «Мужской сезон: Бархатная революция», там режиссёром-постановщиком был Олег Степченко. Меня приняли как режиссёра фильма о фильме — человека, который снимает весь бэкстейдж, как бы рекламные ролики для интернета о том, как снимается кино. Я снимал, как шла работа над созданием фильма «Мужской сезон: Бархатная революция», и это мне, в принципе, помогало: я жил на эти деньги и параллельно учился. Правда, к сожалению, приходилось какие-то уроки прогуливать — в основном страдала «История кино», потому что надо было как-то себя содержать.

Если говорить о первом моём большом опыте, то в 2005 году мы закончили обучение, а в 2006-м я снял «В ожидании чуда» — он же и был первым большим проектом после окончания (Высших курсов — прим.ред.). Уже там было понятно, чего, куда и зачем, потому что делался он компанией “TopLine” вместе с «Двадцатым Веком Фокс» и “Monumental”; на площадке работали голливудские продюсеры, у меня были мегазвёзды — Нина Русланова, Татьяна Васильева — очень много молодых исполнителей, дебютантов, известных актёров старой волны. Это был очень крутой фильм и крутой опыт.

В 2006 году мы его сняли, в 2007-м он вышел, и им я защищался. По сути, моей дипломной работой стал художественный фильм «В ожидании чуда». Естественно, у меня её сразу приняли, зачли, дали диплом… От членов комиссии прозвучало ироничное высказывание: «Как тут не засчитать, если рекламными постерами этого фильма завешана вся Москва?»

Тогда действительно было очень много наружной рекламы, посвящённой фильму. Она украшала Москву на всех улицах. Было очень круто, когда в дни премьеры фильма кинотеатр «Октябрь», где она проходила, был украшен огромным постером. Это, конечно, впечатляет и вызывает чувство гордости.

— Я обратила внимание, что зарубежных саундтреков нет ни в одной Вашей кинокартине, не считая «Домового». Это было осмысленным решением?

— Так совпало. Когда мы снимали «Тариф Новогодний», то очень хотели купить или «Аббу», или Джорджа Майкла с его новогодней песней… Просто ценник на зарубежные песни был неподъёмный: в тысячах евро, тысячах долларов.

Меня, в принципе, устраивает то, что в русских фильмах звучат русские песни, наши собственные. В «Чуде» было очень много хороших композиций — наших, русскоязычных, — которые украсили фильм, подарили ему атмосферу, отличное настроение.

Что касается «Домового»: да, мы рассмотрели с продюсерами такую возможность, и оказалось, что одна из композиций, которая подходила по смыслу, интонационно и по настроению, стоила приемлемые деньги. Поэтому мы подумали: «Почему бы и нет?» Тем более, что современный кинозритель любит подобную музыку, и это будет приятным бонусом: когда они будут смотреть фильм, то будут слушать такую хорошую, настроенческую песню.

— Домовой — русское мифическое существо, действие фильма происходит в московской квартире в историческом здании. Однако к сцене обустройства героинями нового жилья подобрана песня на английском языке, что, на мой взгляд, не совсем соответствует общему стилю картины…

— Однозначный ответ: я не хотел делать кино балалаечно-клюквенным. Да, домовой — это русское мифическое существо. Скажем так, дух. Но мы живём в современном мире, и делать здесь «разлюли-малину» нет никакого смысла. Тогда можно превратить фильм в некую «клюкву», набор шаблонов.

Мы видим современную Москву, современных людей, которые уже забыли и о корнях, и о пантеоне славянских богов, и о язычестве… Главная героиня — современная мама, которая работает в офисе, она архитектор, вокруг — современные ритмы, современный город. Домовой изменился, жизнь изменилась. Мы не можем отрицать, что вокруг нас присутствуют и элементы англоязычной культуры: музыкальный фон не наш — клипы, фильмы — современный мир многоязычен, космополитичен. Мы же пользуемся телефонами и ноутбуками, айфонами теми же — это импортная техника. Иностранные машины ездят по нашим улицам — мы же не убираем их из фильма, если он русский и про Россию. Мы же не вычёркиваем всё это из нашей жизни, потому что это веяние времени, жизнь вот такая…

Мне показалось, что для переезда, для нового дома это хорошая тема, хорошее настроение, которое, в принципе, работает на сцену и очень хорошо контрастирует с соседними музыкальными темами. Во всяком случае, балалайки с баянами здесь бы точно смотрелись неуместно.

— И ещё один вопрос о музыке. «В ожидании чуда», «Тариф Новогодний», «Пока цветёт папоротник», «Беловодье»: в этих фильмах неизменно звучат песни группы «Город 312». В последующих работах ваше сотрудничество прервалось?

— Нет, не прервалось: мы по-прежнему остаёмся друзьями, замечательно общаемся, ребята приходили ко мне на предпросмотр фильма «Счастье в конверте». На самом деле, Вы перечислили не все фильмы: их песня ещё звучала в «Новогодних сватах». Более того, они там снимались сами как группа «Город 312», которая застряла в Кучугурах.

Давным-давно, когда я ещё учился на Высших курсах, мне дали диск с песнями «Города 312» — тогда они не были такими популярными, — и меня дико поразила песня «Останусь». Она шла в финальных титрах в моей курсовой работе, которая называлась «Блики лилового солнца». Вышла эта работа значительно раньше, чем фильм «Дневной дозор», где тоже звучала «Останусь», и там она, конечно, стрельнула так стрельнула. А я услышал диск значительно раньше, и прозвучали они у меня чуть-чуть пораньше. Я радуюсь этому, мне очень нравится их творчество, их атмосфера, как они работают, как поют и как по-человечески относятся ко всем вещам.

Мы начали плотно с ними работать на фильме «В ожидании чуда»: их песня «Девочка, которая хотела счастья» вошла тогда в саундтрек. Мы снимали клип на неё, плюс там ещё была одна их песня — «213 дорог». Вообще, тот альбом был невероятно крутой и классный, мне он очень нравился… Потом они ещё специально написали песню для «Беловодья» — «Странник», тоже очень атмосферно и козырно.

Для «Домового» их материал не совсем подходил: он у них более серьёзный, вдумчивый, более, скажем так, фантазийный, а «Домовой» должен был стать развлекательным, с такой русской окраской.

— В «Счастье в конверте» тоже не подошёл?

— Это не мой фильм, я там выступаю как автор сценария и креативный продюсер. Подбором музыкального материала там занималась непосредственно Света Суханова, которая была режиссёром-постановщиком.

— Сегодня в массовой культуре наибольший успех имеют фильмы, в которых, как правило, звучат незамысловатые, зачастую уже ранее записанные песни: так они легче запоминаются. Получается, оркестровая музыка в современном кинематографе «в одно ухо влетает, в другое вылетает»?

— Нет, конечно, такого нет. Я думаю, здесь речь о другом идёт. Если эта музыка работает на сцену, на характер фильма, на характер героев, на ситуацию, значит, это классно, если зрители при этом плачут, смеются, верят, любят, надеются.

Но, скорее всего, здесь подоплёка вопроса в том, почему так мало хороших оркестровых композиций, почему очень мало живой оркестровой музыки записано. Тут ответ вытекает из финансовой истории: очень дорого. Очень круто, когда записан оркестр, я дико это люблю! Но это большие деньги, большие сроки, и не всегда это получается. В истории моих фильмов было всего два случая, когда удалось записать музыку оркестра: первый раз мы записывали её на «Тарифе Новогоднем» и вот сейчас — «Счастье в конверте». Но это, к сожалению, не моя заслуга, а продюсера кинокомпании «Интеграция» Александра Хачко, который нашёл возможность записать музыку в Лондоне, — и это круто, это невероятно звучит… Когда музыка играется огромным оркестром, звучание просто невероятное! Но это деньги, огромные деньги, и не каждый может себе это позволить.

С другой стороны, сейчас спасает то, что уровень синтезированной музыки или, скажем так, синтезированных инструментов всё равно достаточно приличный. Можно сделать и хор, и оркестр… Да, он будет из синтетических инструментов, но если его правильно разложить по сторонам, по всевозможным “Dolbям”, то он будет хорошо звучать. Да, будет звучать не так круто, как с живой музыкой, но большинство зрителей это даже не поймёт: какая сейчас играет скрипка — настоящая или синтетическая?

Безусловно, хочется, чтобы были крутые композиторы, шикарные оркестровки, но для этого требуются большие деньги, которые не всегда можно выделить в русском кинопроизводстве. Всё-таки прокат фильмов у нас ориентирован на очень маленький российский рынок, и не все пожелания могут окупиться. Поэтому те, кто не могут себе это позволить, делают как раз синтетическую музыку, но тоже хорошую, либо покупают композиции. Если это известная песня или песня-настроение, то она отлично попадёт в аудиторию, зрители её узнают, будут подпевать.

— Ваш излюбленный жанр в съёмке кино — фантастика, сцены преисполнены мистикой, волшебством. Сложно ли реализовать сюрреалистичные кадры?

— Я не считаю, что они сюрреалистичные. Мне кажется, что они просто сказочные, фэнтезийные. Как таковой фантастикой я ещё не занимался — в моём понимании это научная фантастика, где космические корабли, «гиперболоиды инженера Гарина», лазеры и прочие вещи — то есть научная история, которая оторвана от современного мира. А у меня в основном фэнтези, для меня это что-то связанное со сказочными элементами в современной жизни, с иррациональным — с духами, богами — вот это для меня будет фэнтези.

Если говорить о фэнтезийных, волшебных кадрах то, безусловно, их сложнее делать: во-первых, надо понять, как будет выглядеть эффект впоследствии. Например, заклинание, или как в «Беловодье» у нас Хранители швыряли «нэши» — так называлось заклинание, оно расшифровывалось как «Невидимый Энергетический Шар». Конечно, надо объяснить актёрам, что нужно делать, как нужно делать. Выстроить сначала в своей голове, придумать, как выглядит, как летит, какие последствия от его применения. Потом надо объяснить это актёру, потом рассчитать, как добавить сюда графику…

Очень много требуется сил, энергии, и, безусловно, это сложнее делать, нежели в сценах привычной жизни: человек сел в машину и поехал, или косит траву, или кидает камень, или картошку сажает. Мы знаем, как это выглядит. А вот как распадается герой от заклинания, на что он распадается, что с ним происходит — эти этапы надо представить, живенько себе расписать, обсудить это с остальными и потом уже на съёмках пытаться делать максимально работы так, чтобы это снять, а уже потом это доработать… Полноценное создание 3D-эффектов с максимальным количеством нарисованных объектов я не люблю, потому что это всегда заметно, это всегда плохо, мне это никогда не нравится — всегда хочется снять по максимуму. Есть хорошее выражение: «Всё, что можно снять, нужно снимать». Потом будет легче и в монтаже, и в постпродакшене; и для зрителя это будет более органично, правильно, реалистично.

Если герой, например, летает, то понятно, что это дополнительные технические сложности: нужно прикрепить кран, чтобы героя поднять, всевозможные лонджии, подвесы… Или отбрасывает его ударной волной — тоже нужно дёргать его рэтчетами, к нему привязывать шнуры, откидывать, отдалбливать, всякие матрасы класть, с хромакеями где-то завязываться, потом затирками убирать тросы и прочие «приспособы» каскадеров… Понятно, что это дополнительные финансовые расходы, энергетические и, самое главное, временные. Что меня убивает в этой ситуации, так это огромная потеря времени.

Без этого нельзя, но в этом и основная сложность: есть определённый объём дней и смен, которые отводятся на создание фильма, и когда очень много времени уходит на съёмку какой-то малюсенькой сцены или малюсенького трюка, а впереди у тебя ещё много «говорильных» сцен — это, конечно, очень сильно напрягает.

— Заимствовали ли Вы когда-нибудь идеи из собственных снов?

— Да, у меня есть сценарий фильма «Тёмные сны» — так и называется (смеётся). Я написал его после одного страшного сна. Но во сне был не весь сценарий, а мистический образ некой субстанции, убийцы, злобной, жёсткой, страшной… И вот после этого страшного сна, который я до сих пор помню в мельчайших деталях, родилась идея написать сценарий — хоррор, мистика, этакая неоготическая сказка. Мы даже сняли на неё тизер с одной компанией. Пока ищем деньги — не нашли финансирования, поэтому пока этой сказки нет.

Безусловно, многие образы берутся откуда-то, где-то ты их видишь, в каких-то представлениях, безусловно, что-то из снов берёшь… Но для меня показательны именно «Тёмные сны», потому что основой для сценария стала история, которую я увидел в своём сне.

— События «Беловодья» тесно связаны с конкретными городскими пейзажами: Исаакиевский собор, гранитная набережная Невы, где погибает Эдмон, кафе в московском ТЮЗе им. Станиславского… А могли бы всё снять на хромакее, ведь так дешевле и быстрее?

— Однозначно нет (смеётся). Я вообще ненавижу хромакеи, и в моих фильмах их фактически нигде нет. Были, может быть, один-два кадра, потому что было невозможно по-другому снять. Я помню, мы где-то делали всего один кадр: уехали из Крыма, потеряли натуру, а надо было потом для монтажа добавить какую-то крупность. Это был один-единственный малюсенький кадр, во всех остальных фильмах, все кадры и сцены я однозначно стараюсь снимать в натуральной среде. Если действие во Владивостоке происходит, как, например, в «Беловодье», я пытаюсь уговорить продюсеров, что нам это очень нужно, очень важно, чтобы мы ехали непосредственно во Владивосток, и зрители действительно видели, как герои ходят по набережной, идут к маяку среди реальных камней, скал, бьющих волн… Потому что это правда, в этом есть жизнь, «настоящесть».

Да, я, допустим, готов и люблю дорабатывать кадры графикой, украшать их, улучшать, может, добавить где-то на дальнем плане горы или дым, но снимать однозначно стараюсь только на натуре. Если это Дворцовая площадь, как «В ожидании чуда», и Майя с Феем идут по пустой Дворцовой, то так оно и было. Мы договаривались, и нас на целый день пустили на площадь. Её закрыли для туристов, и с семи утра до восьми вечера мы снимали эту сцену: сначала, как они идут по пустой площади, потом, когда там появляются люди. Это было круто, потому что мы на реальной Дворцовой площади, и без всякой графики, хромакеев снимали нереально красивые кадры. Я всегда стараюсь, чтобы город — будь то Москва, Санкт-Петербург или Барнаул в «Пока цветёт папоротник» — был живым, настоящим, как герой, который также узнаваем и любим, который несёт своё настроение, дарит эмоции.

На хромакее это ерунда: всегда видно, когда стоит хромакей. Есть масса фильмов, где якобы снимается Владивосток или ещё что-то, а сзади видно, как нарисованы мосты, и это всё рождает неправду. Наш разум, глядя на такие кадры, отказывается в это верить и, соответственно, разрушается доверие ко всей истории.

— Какими критериями Вы руководствуетесь при выборе актёра на роль?

— Тут самое главное — должно быть попадание. Когда я пишу или читаю сценарий, сразу рождается некий образ, и ты ищешь лица, похожие на то, что ты придумал.

Иногда может получиться совершенно другое: приходит вдруг человек и играет так пронзительно, так круто, что ты понимаешь: «Блин, вот это оно и есть!» Например, тот же Саша Петров: у него первая большая главная роль — «Пока цветёт папоротник». Когда мы искали актёра на роль Кирилла, то я давал совсем другое задание кастинг-директору: мне актёр нужен был покрупнее и поспортивнее, помужественнее, то есть такой, «прошедший и Крым, и Рым» Кирилл. В, этом может быть, и была моя ошибка, потому что я говорил: «Вот, надо такого искать человека». Мы искали-искали, и однажды мне приводит кастинг-директор — это было утро, то ли восемь, то ли девять утра… какая-то рань раньская — актёра. Я смотрю на него и думаю: «Нет, ну это вообще не то. Надо бы сделать потом выговор кастинг-директору». Мол, я предупреждал и давал задание, кого искать… И как бы нехотя даю сцену этому актёру, Саше Петрову, а он её играет так пронзительно, так замечательно, что я думаю: «Мама дорогая!» и ему первому (а до этого на пробах было очень много актёров) даю сыграть смерть сестры. И когда он это играет, у меня, блин, мурашки идут по коже, и я понимаю: «Это тот самый человек, который должен быть на этой роли. Круче никто ничего не сделает!»

Я люблю работать, прежде всего, с неизвестными актёрами, чьи лица не замылены. Это круто, это замечательно, а зритель не ассоциирует человека с другими ролями — иначе он воспринимается не как персонаж, а как известное медийное лицо, которое прыгает из сериала в сериал или с канала на канал. Поэтому мне, конечно, хотелось бы, чтобы это были актёры, которые полностью погружаются в процесс.

Самое главное для меня, когда актёр живёт в этой роли, когда он горит, когда, например, играет больше, чем написано в сценарии. Очень часто, когда заканчивается текст в сцене, сразу говорят «стоп», а я всегда тяну некую паузу, потому что хочу узнать, что актёр сыграет там, где не написано. Когда не говорится: «стоп», он должен в том же состоянии, в том настроении проживать дальше. Мне очень интересно узнать, кто как проносит свою роль и пытается наполнить её каким-то смыслом существования.

— Есть такая киношная традиция: разбивать тарелку перед началом съёмок. Следуете ли Вы ей?

— Обязательно, потому что киношники — всё равно люди очень суеверные. Очень много есть каких-то традиций, суеверий, которые люди стараются не нарушать. Во-вторых, эти традиции уже давным-давно существовали, поэтому здорово, когда они есть, и ты их поддерживаешь.

При этом я всегда настаиваю, чтобы у моих проектов тарелки, которые делаются, были очень красивые. Я всегда прошу художника-постановщика перед разбитием, чтобы обязательно что-то красивое на ней нарисовала, чтобы это была не просто белая тарелка с фамилиями, именами и росписью, а рисунок, некий образ этого фильма. Я помню, на «Чуде», «Счастье в конверте», на «Тарифе Новогоднем», «Папоротнике» были очень красивые тарелки.

Я всегда стараюсь, чтобы они были с целыми картинами, которые потом разбиваются, и каждому члену группы достаётся маленький осколок этой красоты, этого киносчастья.

— Ваш стиль руководства: авторитарный, либеральный или демократический?

— Мне кажется, мой стиль руководства — авторитарно-демократический (смеётся). В чём это проявляется? Во-первых, на подготовке или когда есть возможность обсудить что-то, я всегда всех слушаю и принимаю предложения. Если мне человек предлагает интересную штуку или поворот, штрих, и они мне кажутся интереснее моих, я всегда с удовольствием их беру. Если это работает на историю — круто и замечательно.

А вот когда начинаются съёмки, я всегда иду в рамках того, что придумал, и того, что мне надо. В кино не может быть демократии на съёмочной площадке, да и на подготовке чистой демократии тоже не может быть. Я могу выслушать все мнения, все предложения, но в итоге оставить (или вообще ничего не взять) только те, которые для фильма лучше. У каждого департамента, руководителя, творца, актёра, художника, костюмера будет своё представление о фильме, и тогда — если мы будем идти в рамках пожеланий каждого — это будет винегрет и каша. Только режиссёр, по сути, отвечает за то, чтобы это правильно собрать и из этой каши сделать стройное, хорошее блюдо, которое будет нравиться зрителям, вызывать эмоции и решать ту задачу, которая ставилась перед началом фильма.

Безусловно, надо прислушиваться, иметь в виду, видеть, что предлагается, но жёстко держать нужные позиции. Потому что за всё в итоге отвечает режиссёр: никто потом не скажет, что фильм получился говённым лишь потому, что художник по костюмам или по гриму плохо работал. Нет — это режиссёр не доделал, это режиссёр не досмотрел, это режиссёр не проконтролировал…

— «Чудо» — это слово Вы часто произносите в интервью — можно назвать Вашей творческой миссией, которую стремитесь достичь в каждой работе. «Тариф Новогодний», «Новогодние сваты», даже в «Счастье в конверте» одна из трёх новелл называется «Подарок Деда Мороза». Ваши детские воспоминания живы и по сей день?

— Да, чудо для меня очень важно, и я в него очень верю. Со мной происходит много чудесных вещей. Сам факт, что я во взрослом возрасте уехал в Москву и уже через три года снимал свой первый фильм вместе с голливудскими продюсерами под лейблом «Двадцатый Век Фокс», кажется мне огромным чудом. Или то, что мы написали сценарий «В ожидании чуда», а через месяц его уже, скажем так, приобрели — им заинтересовалась компания “Top Line Group”. Таких вещей очень много в моей жизни и в творческой истории, поэтому чудо всегда со мной рядом, я в него верю: чудеса реально с нами случаются. Да практически каждый фильм — чудо! Это невероятная магия, когда открывается некий портал и проявляется другой мир.

Что касается детских фантазий, безусловно, я верил в детском возрасте в Деда Мороза и сейчас считаю, что сказки, волшебство, магия должны быть рядом с нами, радовать зрителей, заставлять их верить в прекрасное, неведомое. Когда слишком много рационального, продуманного и спрогнозированного, то очень неинтересно становится… Должно быть место и рациональному, и магическому, и сказочному, потому что это раскрашивает жизнь и делает её похожей на сон, на чудо. Мне хочется, чтобы таких приключений, таких праздничных моментов было больше. Когда мне часто после фильма приходят разные сообщения, например, человек впервые увидел «Папоротника» и пишет в восторге о том, как это здорово; или приходят сообщения от неких зрителей, которые пишут: «Откуда Вы так достоверно узнали историю Беловодья, ведь это так и есть на самом деле! Не боитесь ли Вы, что открыли правду?»

Замечательно, если кино дарит такие эмоции и позволяет кому-то что-то узнать — либо о своей прошлой жизни, либо о параллельной, либо о будущем.

— «Счастье в конверте» — мощная, трогательная картина, в которой заключена «квинтэссенция общечеловеческих ценностей» — как раз то, к чему Вы всегда стремились. Именно поэтому была развёрнута столь широкая рекламная кампания, организован целый автобусный тур по России?

— «Счастье в конверте» — это особая история, очень крутая и интересная. Её сделали мои друзья: Саша Хачко — у него организована молодая кинокомпания «Интеграция» — вместе с Сергеем Берловым продюсировал эту историю. Света Суханова, молодой режиссёр-дебютант, которая увидела эту историю, захотела её создать, удивить и порадовать людей. Мне очень радостно, что я к этому причастен, что написал сценарий, потому что эта история очень важная. Я очень удивился, когда Света ко мне обратилась и попросила, чтобы я написал истории на те темы, которые она нашла. В основе лежали три зерна, три случая, которые Свете хотелось оживить, и вот уже на эти зёрна я расписывал большой сценарий. Я удивился в том плане, что это были очень реалистичные фильмы на бытовые темы, о наших современниках, а я до этого всегда делал сказки, фэнтези, и это казалось не моим. Я сначала немножко напрягся, но потом подумал: «Дай попробую» — и когда она уже всё сняла, получилось, что это невероятно трогательно, очень душевно и важно!

Фильм был нестандартным — в нём не стреляют, никого не убивают, это не комедия, никакие не комиксы. Это совершенно обычная жизнь реальных людей, народная история, в ней узнаваемые люди: учителя, почтальоны, рыбаки, пенсионеры… И актёры были подобраны «не замыленные» — не медийные, но очень талантливые, которые просто жили на экране.

Мы все вместе сели и решили, что такую историю нужно продвигать совсем необычным способом. И решили организовать такой вот промо-тур, когда мы в автобусе, как передвижная кинобудка, едем через всю страну и показываем её жителям фильм о них. Не каждый кинотеатр возьмёт в широкий и долгий прокат такую историю, потому что она рассчитана на более взрослую аудиторию — ведь это не стрелялки, не убивалки, как говорится, там нет никакой «ржаки». Но это необходимая вещь, которую нужно показывать, нужно знать, смотреть и сопереживать.

Когда мы приняли решение, нашли спонсоров и поехали на большом красивом автобусе через всю страну, это оказалось очень здорово. Такого не делал никто — мы стали первыми! Мы проехали через 21 город от Владивостока до Севастополя, а завершили всё это в Москве и Санкт-Петербурге. Итого 23 премьеры — не просто показы, а именно премьеры — с розыгрышами, подарками, с выступлением съёмочной группы. Мы напечатали единые пригласительные билеты для всех премьер! Это были красивые лакированные раскладушки, в которых было пожелание счастья и маршрут нашего автобусного тура. Все отмечают, что премьеры были душевные, в каждом городе нас встречали, выступали какие-то коллективы, волонтёры… Это было здорово!

Ещё одной классной фишкой было то, что раз фильм был о письмах счастья — действие разворачивается вокруг, скажем так, письменных историй, — то мы сделали почту счастья: на каждой премьере любой желающий мог написать письма на наших фирменных открытках с пожеланиями своим родным и близким, вкладывал их в наш фирменный конверт, запечатывал и опускал в наш почтовый ящик. Наши продюсеры потом наклеивали марки и отправляли по стране эти письма счастья. И было круто, когда потом приходили отзывы: «Моя мама получила!», «Моя бабушка получила!». Это было невероятно приятно, потому что многие уже забыли, каково это — писать письма…

Мне кажется, эта придумка для продвижения фильма была очень душевной, честной и правильной. Я горжусь, что принимал во всём этом участие и являюсь одним из творцов этой истории. «Счастье в конверте» — особняком стоящая история в моей фильмографии. Мне этот фильм очень дорог, близок и важен.

— Благодаря автобусному туру и природной любви к путешествиям Вы посетили множество уголков нашей необъятной страны. Какие её черты Вы бы перенесли в свой кинематографический мир?

— Я бы перенёс красоту, потому что у нас невероятной красоты природа, очень красивые города… Но, опять же, для того чтобы поехать снимать в Екатеринбург, или в Самару, или в Волгоград, сразу увеличиваются затраты — это же экспедиция, командировка, поэтому не всегда продюсеры готовы на это идти. Я стараюсь в этом направлении работать: те же «Пока цветёт папоротник» и «Беловодье» снимались и в Барнауле, и на Дальнем Востоке, и в Крыму, то есть какие-то подвижки есть. Страна у нас большая, красивая, её нужно показывать.

Я бы обязательно перенёс людей, их человеческие, душевные качества. Многие говорят: «Ой, за МКАДом жизни нет!» Да наоборот, вся основная жизнь за МКАДом — люди там настоящие, честные, добрые, душевные! Казалось бы, банальные слова, но так оно и есть. Они настолько доверчивые, настолько честные, открытые и готовые помогать — вот что самое главное и это очень важно. Наши люди просто невероятные, и об этом надо снимать не одно, как говорится, кинополотно, а запечатлевать и рассказывать, как всё это происходит и какие у нас замечательные люди в стране — просто респект, просто круто! Невероятный восторг вызывают люди, которые окружают нас, которые смотрят наши фильмы и, надеюсь, получают небольшие порции добра и радости.

— Актёр Залим Мирзоев, снявшийся в ряде Ваших фильмов, однажды сказал: «У Евгения Бедарева есть свой уникальный почерк». Он подразумевал музыку, костюмы, красоту русских пейзажей… Какие обстоятельства, на Ваш взгляд, способствовали развитию художественно-эстетического вкуса?

— Не знаю, что подразумевал Залим Мирзоев (смеется), но надеюсь, что у меня действительно есть какой-то особый собственный стиль. Наверное, это действительно так, потому что очень часто мне пишут зрители и говорят: «Блин, здорово! Оказывается, все самые мои любимые сказки сняли Вы!»

Видимо, это говорит о том, что у нас сказками в стране никто больше не занимается, все делают какие-то сложные, серьёзные, реалистичные вещи. Я бы отнёс к своему стилю то, что, например, мне нравится делать фантазийную, сказочную, волшебную историю, но разворачивающуюся на фоне привычной жизни, и я люблю работать с неизвестными актёрами, но при этом хочу, чтобы были широкие, красивые пейзажи, невероятные костюмы. Где я этого набирался? Не знаю, может быть, это было заложено с рождения. Может, потому что читал много книг, разглядывал красивые иллюстрации, обожал книги с картинками, люблю по музеям ходить, смотреть на картины, напитываться…

Ну и всегда, когда просматриваю любую ленту, хоть Инстаграм, хоть ВКонтакте, вдруг вижу — красивая картинка — и хоп, я себе её сохраняю, чтобы она меня вдохновляла или могла подарить какие-то образы на будущее. Интернет раскрыл горизонты, сейчас просто удивительное время для того, чтобы познавать, узнавать, видеть, восхищаться…

— Современный отечественный кинематограф узнаваем за рубежом в основном по фильмам военно-исторической или социальной тематики. Вам не кажется, что не только российской публике, но и иностранной необходим глоток добрых, светлых, поучительных сказок, которыми традиционно известен славянский мир?

— Здесь я абсолютно с Вами соглашусь, но это ещё зависит от того, что нам сложно пробиться на Запад, потому что никто из зарубежных крупных мейджоров или производящих компаний не будет пускать к себе какие-то русские фильмы. Они постараются сделать всё, чтобы этого не произошло, иначе у них просто отбирается часть их денег. Ведь карман зрителя не безграничен, и все готовы тратить определённую сумму в определённый отрезок времени.

Тот же «Домовой» — мы его старались снимать таким, чтобы он был понятен и западному зрителю в европейских странах, потому что это узнаваемо и современно. Но сумеет ли он пробиться, захотят ли его посмотреть — это уже будет зависеть от продюсеров, от их возможности продвигать этот продукт. Для того, чтобы «пропихнуться», нужны большие механизмы воздействия, важные связи: в кино многие вещи построены именно на связях. Пока ярко протиснуться на Запад ни одному русскому фильму не удалось.

Совершенно верно: пока востребованы либо артхаусные вещи, либо фестивальные истории, когда зарубежным критикам, сидящим в бабочках и смокингах, хочется заглянуть через замочную скважину и увидеть, как всё стрёмно и плохо в России. Да, они на это готовы смотреть и радостно награждать призами, а на какие-то светлые, хорошие фильмы — пока не очень (смеётся). Надеюсь, со временем эта тенденция изменится.

— На «чернуху» так и не вдохновились?

— Нет, на «чернуху» так и не вдохновился (смеётся). Наоборот, получил дополнительное подтверждение, что нужно снимать только добрые, хорошие фильмы, а «чернуху» наснимает масса других умельцев, у которых это хорошо получается.

Не буду отбирать их хлеб: буду заниматься своими сказками, своими чудесами, своими волшебными историями…

Интервью: Марта Марци
Фото из личного архива Евгения Бедарева