Даниэль Орлов: «Каждый русский писатель должен быть озабочен пониманием справедливости»

Петербургский прозаик и литературный критик Даниэль Орлов говорит о понимании справедливости, трагедии Русского севера, взаимном влиянии литературы и политики.

— Что для Вас ПЕН-Центр? Вы считаете его важным объединением творческих людей? 

— Русский ПЕН-Центр, как отделение всемирной писательской организации, существует вне зависимости от моего к нему отношения. У него есть гуманистические цели, записанные в Хартии, и определены они ещё Голсуорси.

Человек за эту без малого сотню лет не поменялся, он вообще остался прежним — таким же, как и при создании. Он так же одинок, как и прежде, так же растерян от труда жить и необходимости умереть. Однако, мир поменялся, даже не политически, а как система восприятий и коммуникаций. У мира иные вызовы, на которые приходится отвечать человечеству. Сказать, что современные писатели как-то всерьёз реагируют на эти вызовы, я бы не решился. Мне видится, что литература начала двадцать первого века переживает вызовы века двадцатого, ищет ответы на те вопросы, а не на нынешние, потому что так легче, понятнее; разговаривает с читателем о том, что читателю уже неважно. Читателя заботит настоящее и отчасти будущее. Прошлое весьма внятно отрефлексировано писателями предыдущих поколений. И, не находя в книгах ответы на настоящие вопросы, он просто прекращает читать, перестаёт быть читателем, становится потребителем. Подобное топтание на месте очень заметно, в том числе, и в некой стагнации писательских организаций, будь то организации зарубежные или отечественные.

Но это моё ощущение, оно скорее интуитивное, как и само писательство. Объединяться надо ненадолго и по какому-то конкретному поводу, либо для каких-то конкретных дел, делать их, а потом разбегаться. Писатель всерьёз не может быть адекватным членом коллектива. Это противно самой природе писательства.

— Вы создали литературное объединение «Ленинградское дело». Какова цель проекта?

— Это как раз к вопросу о писательском объединении. Мы с друзьями реалистами, решили помочь друг другу в продвижении своих книг. Конкретная, утилитарная задача, тактическая. Искать в этом политическую подоплёку, наверное, не стоит, хотя не скрою: большинство из нас так или иначе придерживается взглядов, которые в мире принято называть «левыми». Однако, мы все весьма радикальны в том, что мы делаем в прозе. Это не радикализм формы, это радикализм смыслов, за что мы все и выступаем. Споры о форме должны остаться в прошлом, пусть читатель спорит о содержании. Человечество заслужило серьёзного и правдивого разговора, оно готово платить своим вниманием и душевной работой, а ему опять подсовывают скоропортящиеся и быстро выходящие из моды товары.

Название «Ленинградское дело», за которое напуганные и экзальтированные коллеги уже приколотили нас к позорному столбу, вписывается в сложившуюся традицию некой кандальности в названиях современных отечественных литературных групп. Сравните: «Кавказская ссылка», «Сибирский тракт». В этом есть поза отречения от благ, декларативная готовность к подвигу, покорность своему предназначению. А писатели в группе очень разные: Анаит Григорян и Валерий Былинский, Дмитрий Филиппов и Ирина Дудина, Игорь Шнуренко и Мария Ануфриева. У каждого своя творческая манера и понимание того, о чём и как должно писать.

— Расскажите о Ленинграде своей юности. Во что верили и мечтали подростки того времени?

— Разные подростки мечтали о разном. И я думаю, все подростки во все времена мечтают одновременно о совсем противоположных вещах. Например, я мечтал открыть месторождение алмазов где-нибудь на Севере, о двухкассетном магнитофоне, чтобы можно было переписывать «Аквариум» и «Pink Floyd», о джинсах «леви-страусс» и о том, чтобы в Америке наконец победил коммунизм. На поиске алмазов я после поработал, двухкассетник у меня тоже появился, джинсов я несколько пар сносил, а вот с Америкой всё какая-та незадача. Но я думаю, это вопрос времени. Скоро им тоже надоест покупать новые модели айфонов, и они займутся делом, дадут наконец пинка тем, кто присваивает себе результаты чужого труда. А там, глядишь, и наши очухаются.

— Вы поэт. Вы верите, что словом можно «и убить, и спасти», как говорится в известном стихотворении?

— Слава Создателю, он отключил меня от источника поэтического вдохновения, тем самым прекратив эти никчёмные мучения. Поэтом меня можно назвать только с очень большим допущением. Стихи я писал в юности, с тех пор прошло уже довольно много лет. А если серьёзно, то я совершенно осознанно перестал писать стихи. Я достиг определённого (нет-нет, только лишь среднего) уровня мастерства и понял, что развиваться мне неинтересно и не хочется. На какое-то время вовсе, что называется, «заткнулся», а потом уже всерьёз перешёл на прозу. Убить словом, конечно, можно. Вот так сказал гадость человеку, а того — бах и инфаркт. А у тебя уже и слов не осталось, чтобы его обратно оживить или на помощь позвать, все потратил на гадости.

— Каков основной лейтмотив Ваших прозаических текстов?

— Справедливость. Каждый русский писатель, если он русский писатель, должен быть озабочен народным пониманием справедливости. Это огромный источник боли и вдохновения. Есть несколько базовых для русского сознания понятий, справедливость входит в них. А ещё сострадание. А ещё праведность, праведная жизнь, жизнь без вранья, «по чесноку». Ещё жизнь во благо других, со смыслом. Отсюда жертвенность. Всё это отражено в укладе народной жизни, в формах государствования, в религиозности, в чаяньях и фантазиях народа. И всё вместе это делает русский народ непобедимым, но вряд ли счастливым.

Русскому человеку не бывать счастливым, это, увы, против его сути. Быть счастливым и довольным — совестно. Ну, как же можно быть счастливым, когда столько беды вокруг?

— Ваш роман «Чеснок» назван Андреем Аствацатуровым «большим реалистическим романом, требующим неспешного чтения». Вы согласитесь с этим? И какую аннотацию сами, как автор, можете дать роману?

— Что касается моего романа «Чеснок», то он у меня уже в прошлом. Я сейчас усиленно работаю над новой книгой, параллельно роману сочиняю рассказы, пьесы. «Чеснок» и его персонажей я от себя отпустил, постарался забыть. Однако, если бы мне пришлось одним коротким выражением описать эту книгу, я бы сказал, что это «роман-прозрение». Читатель вослед персонажам должен прозреть, с его глаз должен спасть морок огромного обмана, которому всех нас подвергли, всё человечество. Нам же ежесекундно продолжают врать, заменяя настоящие проблемы симулякрами. Мировое буржуазное общество (над подобными терминами теперь принято хихикать, а зря) выстроено на обмане, на общественном договоре, по которому одним позволено голодать, а другие могут лишь спасать больных собачек, вместо того чтобы самим освободиться от рабства, в которое их загнали необходимостью приобретать и приобретать. Надеюсь, мне удалось хотя бы чуть-чуть, но развеять туман в головах. По крайней мере, по основной массе читательских откликов я вижу, что я писал не зря. Особенно радует шипение некоторых критиков. Значит, точно попал в цель.

— Что для Вас значит «Русский север»? Насколько мистическим и притягательным он может быть для читателя, путника, исследователя?

— Русский Север трагичен. Это место рождения и упокоения современной нам русской цивилизации. Но это то, что даёт русскому человеку силы. Мы, как единый народ, отталкиваемся от скал на берегу Северного Ледовитого океана. Люди там становятся великанами, их видно издалека: характеры рельефны, внешность фактурна, поступки масштабны даже в пределах небольшого железнодорожного посёлка. Но Север сейчас — это памятник русским людям, а не дом для них. Там много оставленного железа и брошенного рукотворного камня. Человека изгнали с Севера.

Взять хотя бы посёлок Кожым, который упоминается в моём романе «Чеснок». Ещё в начале шестидесятых там было четыре тысячи жителей, хотя допускаю, что это вместе с заключёнными и обслугой лагеря. В девяносто первом, когда происходит основное действие романа, и когда уже тридцать лет как закрылся лагерь, там жило около семи сотен. Сейчас три. Нет, не три сотни, просто три человека.

Для жизни и работы на Севере нужна воля, государственная воля. Сейчас что-то зашевелилось, что-то сдвинулось с места, из полного уже заросшего иван-чаем тупика и поехало вновь. Посмотрим, что будет. Без Севера нам не выжить, это наши священные земли. Там даже железные дороги стоят на костях. Трансполярная магистраль «Чум-Салехард-Игарка» строилась силами узников лагерей ГУЛЖДС. Эти места засеяны плотью и политы кровью и потом русского человека. В этом не может не быть метафизического смысла.

— Вы верите в судьбу, предписанную свыше, или человек всегда сам делает выбор?

— Иоанн Златоуст говорил, что учение о судьбе посеяно дьяволом. Слова его проповеди дословно звучат так: «Если есть рок, то нет суда; если есть рок, нет веры; если есть рок, то нет Бога; если есть рок, то нет порока; если есть рок, то напрасно, всё без пользы делаем и терпим: — нет похвалы, нет порицания, нет стыда, нет позора, нет законов и нет судилищ». Так что, тут про судьбу всё сказано, что надо знать для полноценной, деятельной жизни. За судьбу иной раз ошибочно принимают предощущение свершений или предощущение бед. Это интуитивные свойства человеческого сознания, они не связаны с понятием судьбы, только с тем, что время не существует. Для человека времени нет, всё происходит, происходило и будет происходить именно сейчас. Понять это, полноценно прочувствовать, означает стать настоящим человеком, принявшим свою природу, как образ и подобие Создателя. Выбор между добром и злом, который мы делаем ежечасно в своём сердце — величайший двигатель истинного прогресса, то есть прогресса общественных отношений.

— Насколько политика вмешивается в литературу, а литература — в политику? Какие различия между писателями, скажем, национальными и наднациональными, и в чём именно они выражаются в современном мире?

— Она не может не вмешиваться. Это естественно. Политика — огромная часть общественного бытования человека. Литература, так или иначе, реагирует на неё. Автор изначально в праве отрефлексировать всё, что кажется ему важным. Готов ли читатель следовать за автором? Это особый вопрос: повезёт — не повезёт. Что касается прямого вмешательства, то наше поколение этого не застало в полном объёме. Ныне политического заказа вовсе не существует, поскольку не существует идеологии. На самом деле, не существует и целей для общественного движения, есть стихийное шатание в рамках государственных границ и границ уголовного и налогового законодательств. В этой пустоте могут рождаться только общественные страхи, коллективное бессознательное и коллективное бессовестное. Нынешняя серьёзная литература создаётся как противовес этому. Создаётся-то она создаётся, но общество изучает глупости блогеров в смартфончиках и переписку в мессенджерах под череду сэмплов из наушников. Не докричаться.

— Над чем Вы сейчас работаете?

Продолжаю писать крупную прозу. Сейчас в работе новый роман. Недавно отдал в журналы несколько свежих рассказов, пьесу. Лишний раз хочу обратить внимание, что литературный процесс виден именно благодаря толстым литературным журналам. И вообще, очень приятно держать в руках живые журналы с текстами, напечатанными на винтажной газетной бумаге. Скажем «Дружба народов» сейчас ультрамодный журнал, все хипстеры в метро и в кафе читают. Там такая крафтовая обложка с иероглифическим логотипом, очень стильно. Явный ренессанс у «Нашего современника» и «Сибирских огней», держат марку «Октябрь» и «Нева». Как только редакции всерьёз обращают внимание на молодых писателей и писателей немосковского круга, не одной и той же тусовки, они выходят из зоны маргинальности, становятся частью настоящего. Я регулярно просматриваю свежие номера. Сам пишу в последние годы регулярно.

— Где лучше творить: в тиши дома, в дороге, или на отдыхе?

—У меня двое маленьких детей, которые устраивают тарарам, когда я работаю. Потому затыкаю уши берушами и закрываюсь у себя в кабинете. Летом живу в деревне во Владимирской губернии, там у меня место в саду, под черёмухой с видом на Синеборье, раскладное кресло, удлинитель с электричеством. Но и там беруши — основной инструмент прозаика, позволяющий сосредоточиться. Вообще, книги обдумываются в дороге. Дорога ритмизует мысль. Я свои романы вышагал долгими прогулками.

Даниэль Всеволодович Орлов — прозаик и литературный критик.

Родился в Ленинграде в 1969 году. Окончил геологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Автор книг «Северная крепость», «Офис-Дзен», «Долгая Нота», «Саша слышит самолёты», «Чеснок». Рассказы и повести публиковались в журналах «Знамя», «Нева», «Октябрь», «Дружба народов», «Зинзивер» и других.

Постоянный ведущий прозаических семинаров под эгидой различных фестивалей и литературных школ. Редактор с многолетним стажем, издатель и продюсер журнальных и книжных проектов. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, член Исполкома Русского ПЕН-Центра. Живёт в Кронштадте.

Интервью: Александра Багречевская
Фото из личного архива Даниэля Орлова