Семён Сытник: «Русский реалистический театр обязательно возродится»

В День Международной солидарности трудящихся Охтинский пресс-центр представляет интервью с Заслуженным артистом России Семёном Семёновичем Сытником.

Яшенька из «Сказок старого Арбата», Тригорин из «Чайки» в постановке Игоря Горбачёва, а ещё — декан факультета театральных искусств «Школа русской драмы», он в 71 год остаётся энергичным, необычайно искренним и заражающим собственной верой в иной русский театр.

— Семён Семёнович, для кого Вы выходите на сцену?

— Я приехал в Ленинград и влюбился в этот город, в этих людей. Но тогда было много тех, кто пережил войну и блокаду, а сейчас они уходят… Я не езжу на машине, я смотрю на жизнь в вагоне метро, в автобусе, в трамвае. Вижу людей, которым сегодня живётся несладко: зарплаты маленькие, пенсии — вообще без комментариев… Продукты дорожают, при этом они далеко не высшего качества.

Однажды я ехал в метро, рядом сидела женщина. Её сынишка лет девяти-десяти стоял, уступив маме место. Он так за неё держался… Глаза у неё усталые, измученные… Не знаю, откуда она его везла, этого мальчика… Но он так держался за маму… Я понял, что у него больше никого нет. Папы сейчас нечастые гости в семье… Таким женщинам нужно ставить памятники.

Если мне что-то дано, какие-то способности, то я должен употребить свои способности и умения на то, чтобы помочь им, таким людям. Если бы эта женщина с ребёнком пришла бы на спектакль, я бы с удовольствием для них играл. Если бы я видел, что после спектакля у них улучшилось настроение, они о чём-то задумались, у них появился оптимизм, для меня это стало бы самой высокой наградой.

А в советское время это удавалось! Когда я был ещё молодым артистом, мы самостоятельно делали в театре концертные номера и показывали художественному совету. Художественный совет был неслабый: и Юрий Толубеев, и Игорь Горбачёв, и Бруно Фрейндлих… Мы показывали самостоятельные номера на 12 минут. За лучшие номера нам давали небольшую премию.

А потом эти номера мы показывали на заводах «Электросила» и «Звезда», над которыми мы шефствовали, во время обеденного перерыва. Многие номера были смешными, забавными. Мы могли играть прямо в цехе, чтобы рабочим даже не нужно было никуда выходить. На обувной фабрике «Красный треугольник» мы иногда играли по пять концертов — в разных цехах. Придём в цех — рабочие обедают. Пожалуйста, обедайте, а мы играем. Мы играли чеховский рассказ «Жених и папенька», играли Чичикова и Собакевича, ко Дню Победы — серьёзный рассказ Константина Симонова. Это были бесплатные шефские концерты. И я ощущал, что «мой труд вливается в труд моей республики». Это было правильно.

Сколько бы мне ни осталось жить, я хочу трудиться для них — для тех, кто работает на заводе, в поле (мне приходилось и в поле выступать), для врачей, учителей. Для детишек. Хорошо, что сейчас я играю в спектакле, который называется «День рождения сказки». Он для детей в возрасте от 6 до 9 лет. Туда приходят дети с мамами на свой день рождения, а я играю сказочника. Мой рассказ сопровождается мультиками — это мультимедийный спектакль. Многие мамы и дети потом говорят: «Спасибо, сказочник! А можно, мы ещё придём?» А я отвечаю: «Пожалуйста, приходите!» И это для меня высочайшая награда — любовь зрителя.

Я глубоко убеждён, что задача театра — делать людей лучше. Человек задумается, поразмыслит или просто посмеётся. А смех очень полезен. Если человек смеётся весь спектакль — по приличным поводам, — то он этими движениями поправляет своё здоровье.

— Вы часто используете понятие «общественный кругозор». Что в него вкладываете?

— Институт, где я преподаю, называется «Школа русской драмы». Это очень старое название. В Школе русской драмы и в Императорской театральной школе соседствовали три вида искусств: драма, балет и опера. В соседних классах готовились драматические, оперные и балетные артисты. Все эти артисты ходили друг к другу на экзамены и репетиции. Когда балетный артист приходил на драматический спектакль, он задумывался: «Смотри-ка, они понимают, как выстраивают диалог, какие тут характеры, какие происходят события. Они пытаются передать на сцене живых людей». А когда драматические артисты ходили к балетным, они видели, какой это адский труд — стоять у станка и каждый день делать тяжелейшие движения. Они видели, как артисты балета умеют держать спину, как натренированы их тела. И какая звучит музыка…

Оперные артисты не просто пели различные ноты, но, бывая у драматических артистов, понимали, что любые партии всё равно исполняют живые люди.

Когда-то три этих вида искусства обогащали друг друга. А сейчас каждый в своей конуре. Я знаю драматических артистов, которых совершенно не трогает великая музыка. А некоторые просто и не знают, что есть музыка Глинки или Рахманинова. И они растут без музыки, а это обедняет.

Экзюпери сказал: «Невозможно жить в аквариуме». Нужно не только выглядывать из своего окна, а быть обязательно в гуще событий. В гуще политики, если хотите, — обязательно! Это формирует жизненную позицию человека. Она может быть любой, но она должна быть.

Я всегда говорю то, что думаю. Мои мысли бывают довольно резкими, они не совпадают с официальной линией. У меня есть определённая жизненная позиция. Я вообще считаю, что без жизненной позиции артист не должен выходить на сцену. Он обязательно должен участвовать в том, что творится на улице.

Мне неоднократно предлагали стать кандидатом в депутаты. Я отказывался и говорил: «Моя политика — сцена». Но у меня есть жизненная позиция — это основа моего темперамента на сцене. Иногда попадаются роли, где моя жизненная позиция в чём-то совпадает с позицией героя. Зал умолкает, потому что я говорю правду, я ничего не играю. Это бывает крайне редко: я сыграл двести ролей, но такие совпадения могли быть не больше десятка раз. Но я слышал тишину зрительного зала. Я играл брата Электры Ареста, который уговаривал свою сестру не лить кровь, не отвечать злом на зло. В театре «Комедианты» я играю Дон Жуана, и отношение этого героя к женщинам совпадает с моей позицией. Там тишина и там зал не отпускает.

Если человек считает, что искусство создаётся ради искусства, — нет. Ради искусства создаётся пустота. Пустота пустоты.

Конечно, необходим исторический кругозор — как без него выработать жизненную позицию? Знать историю, литературу… А в остальном, как говорит мой герой Дон Жуан, «жизнь познаётся жизнью». Чем больше человек будет находиться в гуще жизни, среди людей разных профессий, в разных компаниях, разговаривать с ними…

Приведу такой пример. У Высоцкого спрашивали: «Вы не альпинист, но написали такие песни, как будто сами поднимались. Вы не воевали в Великую Отечественную, но Ваши песни — это песни ветерана. Как это получилось?» Он ответил: «В подъезде моего дома жило много интересных людей, они ко мне заглядывали. А у меня в холодильнике была припасена водочка. Я был очень хорошим слушателем. Налью им рюмочку и слушаю, открыв рот. А они рассказывали, как воевали и как лазали по скалам. Вот откуда эти песни».

Вот и я хочу говорить с этими людьми. Потому что я потом буду их играть. Буду играть живого человека, а не того, с кем я отучился четыре года в театральном институте.

— В 1992 году я впервые оказался в театре имени Пушкина на горбачёвской «Чайке». Увидел Вас в роли Тригорина. С тех пор Вы стали для меня эталоном исполнения этой роли. Готовясь к нашему разговору, прочитал несколько театроведческих текстов и в одном из них встретил интересную мысль: Ваш Тригорин ни в коем случае не второсортный или третьесортный писатель, каким видят его некоторые режиссёры. Сам Чехов числил Толстого под номером один, а себя — восемьдесят седьмым. И его Тригорин не пытается себя выпячивать, наоборот, понимает своё место. Есть титаны, гении, а есть он…

А как Тригорина видите Вы?

— Если человек мучается, понимая, что он пишет не то, это не может быть бездарный человек. Как и артист. Есть в этом театре старинное выражение: «Сложившийся артист может быть только в гробу». Когда он сложит руки на груди. А до этого хороший артист всегда мучается. Приступая к каждой роли, он ещё ничего не знает о человеке, которого он сыграет. Получится эта роль или нет — он ещё не знает.

Так же и писатель Тригорин. Он пишет, понимает, что не то, мучается и мучительно ищет выход. Почему он живёт с Аркадиной? Во многих спектаклях она предстаёт взбалмошной провинциальной примой. А почему они вместе живут? И почему возвращается он к ней? Чем они вместе занимаются? Только сексом? Нет, они уже в приличном возрасте. А у Чехова есть такая фраза, Треплев говорит о маме — об Аркадиной: «Она пьёт, курит, живёт с этим беллетристом. А иногда вдруг прочтёт всего Некрасова наизусть». Актрисы обычно проходят мимо этой фразы. А ведь Аркадина — глубокий человек! По Чехову…

Некрасов — один из самых гражданственных поэтов. И сразу другой образ: «всего Некрасова наизусть»…

Да, Тригорин увёл Нину. А Нина увидела, как человек талантлив, как он мучается, как он переживает. Она его за муки полюбила. И он отнюдь не пустой человек…

Мне эта роль попалась два раза. Когда я был студентом, мы репетировали с Меркурьевым. Он ставил «Чайку» на своём курсе, там я репетировал Тригорина. А потом взял Горбачёв. Игорь Олегович был немногословным режиссёром. Он очень точно посоветовал: «Весь монолог — больнее, мучительнее!» Тригорин далеко не безнадёжный человек, если он мучается!

Иногда он уходит с удочками. Почему? Он что, рыбак? Просто надоедает ему эта Аркадина своей взбалмошностью. Он уходит с удочками, только чтобы не видеть её. А иногда я понимаю, что они могут беседовать на серьёзные темы, как когда-то Комиссаржевская с Ходотовым.

Я помню, когда мы заканчивали эту сцену — с мучительным монологом Тригорина, — я уходил, а Нина говорила: «Сон». Она увидела писателя — глубокого, мучающегося, страдающего. И здесь были аплодисменты.

— А потом в «Петербургском театральном журнале» появился материал, где говорилось, что горбачёвская «Чайка» — это «агония режима» и «осколок административно-командной системы».

— Да, много чего говорили… Один наш артист сказал, что на одном из зданий в Ленинграде установлены пушки, которые стреляют всё время по одной цели — по русскому реалистическому театру, коим являлся театр имени Пушкина. И дострелялись…

Мало ли ярлыков навесили в 1990-х годах…

— Вы не любите ПТЖ?

— Не читаю этот журнал. Мне трудно его осилить. Он очень длинный, многословный и тенденциозный. Там нет объективной оценки. Не только я — многие его не читают. Не знаю человека, который сказал бы: «От корки до корки читаю ПТЖ». Критика должна идти на пользу.

А если в статье такие выражения, как Вы сказали… А в других статьях в то время были ещё и покруче выражения, они и добивали великого художника — актёра и режиссёра Игоря Олеговича Горбачёва. И добили. Он очень переживал, это больно. Не верьте тому, кто говорит, что пропускает критику мимо ушей — он лукавит. Может быть, мимо ушей и пропускает, но мимо сердца пропустить невозможно.

— Какое мужество нужно иметь, чтобы в 1993 году выйти на первомайскую демонстрацию со звездой Героя Социалистического труда…

— А как же! До самой смерти он не снимал звезду Героя, он ни от чего не отрёкся. Он достигал высот в политике, выступал с речью на съезде, был членом высоких делегаций. Тогда все говорили, что это у него фальшиво. Неправда! Как раз он — один из немногих людей, кто ничего не предал и ничему не изменил. И умер со звездой Героя Социалистического труда.

Мы выступали вместе, я имел счастье ему подыгрывать и даже вести его творческий вечер. Он говорил: «Если вам не нравится нынешняя действительность, не изменяйте себе и не приспосабливайтесь, а постарайтесь изменить действительность». Он не был обласкан властью, которая пришла в уже разваленной стране. Его устранили от руководства театром, но он до конца дней остался верным своим идеалам.

Когда раньше готовили заявление о приёме в партию, все писали одинаковые слова: «Устав партии изучил, согласен и обязуюсь исполнять». Оказалось, что многие писали это машинально, а потом порвали. Но Игорь Горбачёв понимал, что пишет.

В нашем театре была одна из самых крупных в Ленинграде партийных организаций — около 90 человек. Но верными остались один-два человека. Значит, все остальные вступали в ряды Коммунистической партии Советского Союза по другой причине. По другой причине…

— Вы не только играете на сцене, но и возглавляете Школу русской драмы. У неё непростая история, но сейчас всё складывается хорошо?

— Школа русской драмы имени И.О. Горбачёва была принята на правах факультета в Санкт-Петербургский государственный университет сервиса и экономики, который возглавлял Александр Дмитриевич Викторов. Он говорил мне о том, что творческая составляющая крайне важна для любого вуза. Любой специалист, который выходит из стен вуза и знает, что рядом существует творческая профессия, видит эти спектакли, слышит эти стихи, расширяет свой кругозор и становится культурным человеком. Бизнес в России могут делать культурные люди, остальные делают что-то другое. Для Викторова было почётно иметь в составе СПб ГУСЭ такой факультет.

Но случилось непоправимое: ректора убили. И СПб ГУСЭ был слит туда, где мы не нужны.

Теперь мы становимся факультетом нового частного вуза — Художественно-технического института ВХУТЕИН. Я очень благодарен институту ВХУТЕИН за то, что нам предоставлена возможность занять своё место в театральной среде.

В театральном искусстве сегодня происходит безобразие, шабаш. Этому театру я хочу противопоставить другой театр — реалистический. И это нужно будет наглядно воплотить. Наш зритель — высокообразованный, культурный, понимающий, что дразнилка для глаза хуже, чем пища для души — соскучился по такому театру. Если мы создадим театр-школу русской драмы, то наш зритель пойдёт в такой театр.

Считаю, что должна быть здоровая конкуренция между театральным институтом на Моховой, который я сам окончил, и другими школами. Тогда мы посмотрим, где хорошие студенты. А пока получается монополия на обучение театральной профессии — у одного вуза. На каком основании? Студенты Школы русской драмы качественно ничем не уступают студентам с Моховой. Нельзя же так, чтобы одним всё, а другие — выживайте, как хотите!

— Что в современной театральной жизни Петербурга Вам действительно близко?

— Сейчас пойду смотреть спектакль, тема которого меня заинтересовала. Молодые актёры поехали на Донбасс на несколько месяцев — пожить и понять, что происходит в ДНР. Говорят, что по впечатлениям от поездки они сделали спектакль. Мне это крайне интересно!

— Вы уже несколько лет участвуете в жюри проекта «Король импровизации». Вам это любопытно?

— Да, сначала было очень интересно, потому что в импровизации участвовали только студенческие театры. Там были очень талантливые ребята. Для них участие в этом проекте было отличным стимулом для учёбы и жизни. А сейчас в импровизации участвуют профессионалы.

При этом юмор со сцены куда-то исчезает. Не может сборный концерт состоять только из набора песен. Раньше в таких концертах участвовали артисты разных жанров. Был хор, а были и юмористические дуэты: Миронова и Менакер, Тарапунька и Штепсель, Рудаков и Нечаев. Там было очень много юмора, а теперь всё это исчезло. Иногда это бывает в «Камеди Клаб».

— Вы следите за «Камеди Клаб»?

— Да, когда есть время. Бывают номера очень хорошие. Там есть чему поучиться. Далеко не все, но некоторые подхватывают жизненные ситуации очень остро.

Юмор даёт драматическому артисту философское отношение к самому себе. Чтобы не зазнаться.

Поэтому я и участвую в проекте импровизаций — хочу помочь ребятам найти себя в юмористическом жанре.

— Что будет с русским реалистическим театром?

— Он возродится! Это я могу сказать точно! Не могу назвать дату, но эти мысли, эти желания, эти чаяния наши — у всех на устах. У всех, кто занимается театром серьёзно. Пройдёт болезнь формы ради формы, разговоров ребусами, и на сцену придут живые люди.

Интервью и фото: Евгений Веснин