На малой сцене театра «Мастерская» 4 и 5 апреля прошли премьерные показы камерного спектакля «Две дамочки в сторону севера» по мотивам одноимённой пьесы Пьера Нотта.
Говорят, что пьесу, написанную в «нулевые», полюбили во многих странах Европы и в России, признавали лучшей пьесой 2008 года. В нашей стране она была поставлена несколько раз, сыграть в разных её версиях успели такие известные и признанные актрисы, как Вера Алентова и Елена Ксенофонтова.
Сюжет «Двух дамочек» очень чётко и лаконично описали коллеги-критики из Перми. Не буду изобретать велосипед и просто процитирую: «Две родные сестры, обе — одинокие старые девы, которые всю жизнь не ладили между собой, встречаются на похоронах матери и отправляются в путешествие, чтобы захоронить её прах в могиле отца, который умер 25 лет назад и могилу которого ещё надо найти. По мере этого «роуд-муви» они сближаются — каждая из них находит родную душу, которой так не хватало на протяжении всей жизни».
В «Мастерской» — своя история: в ткань придуманных Ноттом диалогов вплетаются личные воспоминания исполнительниц двух единственных ролей. Своеобразное «ноу-хау» заключено в том, что играют здесь реальные кровные родственницы — только не сёстры, а мать и дочь. Это Заслуженная артистка РФ Елена (Алёна) Ложкина и её дочь Анна Арефьева, к тому же поставившая эту двойную историю.
Каюсь: видел Елену Геннадьевну на сцене только в «Лавре» Бориса Павловича (и продолжаю видеть до сих пор, посетив за шесть лет не меньше полутора десятков показов). Рад, что присутствовал на её чествовании в связи с сорокалетним юбилеем служения в театре «На Литейном» — как раз после очередного «Лавра». Вдвойне рад, что услышал один из монологов оттуда уже на сцене «Мастерской».
Анну же увидел на сцене впервые (правда, три года назад мог наблюдать её в «Эшелоне», но это неточно; во всяком случае, тогда никого для себя не выделил). Приятно удивлён и даже очарован её яркой чистой энергетикой, умением честно и проникновенно общаться с залом. Пересчитывая бывших мужчин, она опрашивает нескольких женщин в первом ряду: «А сколько было у Вас?» Кто-то играет с ней в угадайку, а кто-то без стеснения называет точную цифру.
Не понаслышке знаю, что при обучении психологов, которым предстоит работать с психотравмами, немало внимания уделяется психотерапевтическим техникам, связанным с разыгрыванием, обыгрыванием травмирующей ситуации. Можно вспомнить и хорошо известную фразу Гегеля: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса». В концепцию описываемого спектакля она ложится идеально.
Кто-то из критиков, рефлексируя по поводу одной из «классических» постановок пьесы Нотта, задавался вопросом: где у его героинь предел цинизма. Почему нас заставляют смеяться над тем, что коробка с печеньем и урна с прахом матери — два равнозначных предмета, одинаково обременительных для сестёр и одинаково бесполезных? Понимаете, мы тут заглушаем горечь утраты, поэтому бесимся, угоняем автобус, грязно шутим. Мы так бежим от себя и от неминуемого одиночества.
Чтобы не оставаться на сцене «в одиночестве вдвоём», актрисы привлекают Голос. Изредка к их диалогу добавляются заранее записанные реплики доброго мудрого мужчины. Неудивительно, что голос принадлежит Григорию Михайловичу Козлову, который исполняет «скромную роль бога», как шутили в своё время про Никиту Михалкова.
***
Отыграв сцену «из Нотта», актрисы за долю секунды превращаются из циничных сестёр, не знающих берегов в своём «заглушении боли», в самих себя — в мать и дочь. Этот переход никак не обозначается. Актрисам не привыкать: в том же «Лавре» все играют всех и переключаются тоже моментально. Неподготовленному или слегка отвлекшемуся зрителю приходится некоторое время разбираться, «это что за остановка».
Если вы хоть раз видели «Лавра» и помните, с какой нежностью и теплотой Елена Геннадьевна рассказывает там трагическую историю осла, принадлежавшего францисканскому монаху Гуго и упавшего в пропасть в Альпах, вы поймёте, как звучит реальная история сорокалетней давности о смерти мамы в больнице Ленина на Васильевском.
Обычно в таких историях, связанных с чувством внезапного эмоционального опустошения, огромное значение имеют детали, которые, на первый взгляд, не относятся к событию напрямую. В концовке «Ассы» героиня Татьяны Друбич, одеваясь и собирая вещи в ялтинском гостиничном номере после убийства Крымова, говорит с отсутствующим взглядом: «Надо чашку помыть». Елена Геннадьевна через сорок лет досконально помнит, как искала деньги на такси в вазе, что сказала мамина соседка по палате и что держала в руках медсестра, вышедшая к ней из реанимации.
Эмоциональный (да и содержательный) контраст между европейскими сёстрами из пьесы и нашими родственницами крайне резок — именно на нём зиждется механика спектакля. Понимаю, что в современной России «европейские сёстры» найдут (да что там, уже нашли) своего зрителя. Рофляшечка и бугагашечка над условной урной с прахом ныне привлекает многих. Только вот, вспоминая Гегеля, хочется сказать: заберите свой фарс, а меня оставьте, пожалуйста, наедине с трагедией.
***
Почему-то кажется, что камерная история, показанная на малой сцене «Мастерской», останется камерной и локальной в широком смысле, а ещё — вряд ли станет «долгожителем». Всё-таки это бенефис, сделанный к конкретной дате — к полувековому юбилею актёрского служения Елены Геннадьевны в разных театрах Северной столицы. И нужно знать её, помнить её роли, чтобы не просто слышать со сцены, но принимать и откладывать глубоко в себе её личные воспоминания.
Кстати, фрагменты из любимых монологов, в разные годы произнесённых со сцены и Еленой Геннадьевной, и Анной, тоже звучат: Джульетта (и совсем чуть-чуть — Ромео), шут из «Короля Лира», Соня из «Дяди Вани» и, конечно же, Арсений–Устин–Амврозий–Лавр, которого вовремя предостерегли от горизонтального движения в ущерб вертикальному.
Текст: Евгений Веснин
Фото: Ирина Копланова / пресс-служба театра «Мастерская»
Прокомментируйте первым "Мать и дочь в сторону бенефиса"