О творчестве, стихах, хейтерах, Даниле Поперечном, клипах, молодости — обо всём этом и многом другом — в интервью с фронтменом группы «Йорш» Дмитрием Соколовым.
— Пять месяцев назад у «Йорша» вышел клип на культовую песню «Андеграунд», в которой повествуется о юности нескольких панков, впоследствии остепенившихся и устроившихся на обычную работу. Расскажи, пожалуйста, как проходила твоя буйная молодость?
— Примерно так же, как показано в клипе. Ещё со школьных времён я начал увлекаться панк-музыкой, рок-музыкой, группу «Алиса» слушал. Постепенно руки дошли до «Короля и Шута», начал обращать внимание на другие коллективы: «НАИВ», «Пурген», «Тараканы!», FPG. Так мы тусили примерно до того момента, когда стали студентами.
Раньше было очень много неформалов, во дворах постоянно играли на гитарах и пели, пиво пили, тусовались. Сейчас очень сложно встретить человека, которых в начале нулевых не слушал бы панк-рок, потому что, с одной стороны, была очень популярна группа «Король и Шут», с другой стороны, появился новый модный западный поп-панк, например “Blink-182”.
У нас не ладились отношения со скинхедами, но серьёзных конфликтов не было — не знаю уж, почему. Но были очень серьёзные рубки с гопотой, которая в принципе отвергала всё, что не похоже на штаны с тремя полосками и шлёпки поверх носков. Они постоянно нас задирали, часто происходили конфликты.
Потом, в более зрелом возрасте, мы начали чаще ездить в Москву, группа начала активнее выступать. Мы тусовались на Пушкинской площади. В песне «Андеграунд» поётся: «Ты помнишь маршруты от Пушки до Точки». Пушка — это место сбора неформалов, площадь около Макдоналдса на Пушкинской, а Точка — был такой клуб на Октябрьской, куда люди частенько ходили пешком, если не на концерт — то просто потусить. Там было больше конфликтов — с футбольными фанатами, со скинами, но в целом никогда не доходило до лютого кровопролития.
— Можешь ли ты себя ассоциировать с одним из героев клипа?
— В принципе, да, образы одни и те же. Понятно, что сюжет клипа частично выдуман, но в целом он отображает атмосферу тусовки молодых неформалов, любовь, рок-концерты, алкоголь — всё то, что у нас и было.
— Также два месяца назад ты выпустил сольное видео с песней «Обнуляй». Что тебя сподвигло выпустить это видео и как эта песня создавалась?
— Я не очень хорошо помню, что именно меня сподвигло к написанию. Просто сидел на карантине, было нечего делать, и я решил порадовать людей каким-то контентом: записал песню, она людям зашла и начала распространяться. Мы вернулись из тура, у нас была записана половина альбома, надо было записать вторую половину, но всё было закрыто, и единственным путём общения с внешним миром был интернет. Я проводил онлайн-квартирники и решил спойлернуть новую песенку на гитаре.
Как она создавалась? Пока я сидел на самоизоляции, посмотрел очень много фильмов о мировой рок-культуре. Одним из них был сериал под названием «Семь поколений рок-н-ролла». Там рассказывается о разных группах и музыкальных жанрах. Например, о группе “The Police”, в которой начинал Стинг. Группа “The Police” в своё время дошла до стадионных масштабов и у них была интересная манера написания текстов. Их тексты содержали двойной смысл, как в песне «Обнуляй». Кажется, что ты поёшь о том, что муж-тиран разговаривает с женой, которая мученически с ним живёт, а на самом деле все постепенно понимают, что речь не о семейных отношениях и ценностях, а в образе мужа — наш президент, в образе жены — наша Родина, и он говорит: «Давай ещё разочек обнулим, попробуем сначала». Все прекрасно понимают, что если в семье муж деспот, тиран, то наша жизнь и дальше будет такой же.
— В одном из интервью ты говорил, что группа «Йорш» априори против политики. Каким ты хочешь видеть наше общество и почему не признаёшь никакую политику вообще?
— Дело в том, что музыканты, артисты, поэты — в определённом смысле мечтатели. Когда Леонардо да Винчи изобретал воздухоплавательный аппарат, он не думал, что первый полёт человека произойдёт буквально сразу же, потому что и технологии не дошли, и общество не было готово. Когда Ньютон сформулировал закон всемирного тяготения, в университетах изучали несколько другие законы и высчитывали другие формулы.
В политике, наверное, то же самое. Если бы ты сто лет назад в Штатах сказал, что афроамериканцы будут иметь равные права с белыми, женщины смогут голосовать наравне с мужчинами, на тебя бы посмотрели, как на идиота. Тогда общество было уверено в том, что негры — это рабы, женщина — это получеловек. Со временем приходили люди, которые об этом всё же говорили. Понятно, что сначала они разбивались о скалы непонимания и сарказма, но в конечном счёте таких людей становилось всё больше и больше. На эту тему, кстати, есть очень интересный фильм — «Джанго освобождённый».
Моё идеальное представление о будущем такое: наша Родина — это шар земной, поскольку я космополит. Хочу, чтобы не было границ, потому что границы считаю лёгкой формой тюремного заключения: «все государства — концлагеря». У меня есть много друзей разных национальностей, живущих в других странах, и мы почему-то не ищем повода друг друга ненавидеть, наоборот, мультикультурность — это интересно. Они нам что-то дают своё, мы им — что-то своё. Можно оставаться самим собой и при этом интересоваться тем, что происходит в мире.
Я, конечно, понимаю, что это совсем утопия, но идеальный общественный строй я назвал бы, может, не анархией, а какой-нибудь анархо-демократией. Вообще постулат анархизма в том, что все решения должны приниматься при помощи консенсуса или большинства. При этом нет никакого лидера. Если общество считает, что ему нужен представитель, оно может само себе его выбрать.
На самом деле анархизм, только не тот, который по телевизору показывают — как панки машины громят и так далее, — а анархизм из книжек: Бакунин, Кропоткин, какие-нибудь западные авторы — не очень сильно отличается от коммунизма. Он очень близок к демократии. В целом, в идеале я хотел бы видеть общество, которое может определяться само, без постороннего давления. Вот я, например, хочу заниматься творчеством, кто-то хочет заниматься сельским хозяйством — и чтобы не было барьеров в виде налогов.
Дело в том, что у нас, помимо государства, правительства и всего прочего, есть ещё один огромный стоп-фактор — это человеческая природа. Человек пока ещё не готов к тому, чтобы жить без войн, чтобы не было агрессии, чтобы ему не захотелось отнять у соседа часть земли. Поэтому в любом случае нужны силовые органы, которые будут защищать людей. Прекрасная фишка анархизма в том, что народ сам может выбирать и строить своё будущее так, как он хочет. Допустим, есть условная деревня, в которой сто мужиков. Они собрались на совет и решили: «Давайте, чтобы у нас не было войн, мы вас десятерых назначим охранниками». То есть, если народ сам так решил, то это и есть благо, человек сам с этим соглашается и понимает, перед кем он несёт ответственность, — перед своей общиной.
Хорошим примером было казачество в своё время: казаки выбирали себе атамана и могли его выбирать не на длительный срок, а, например, на время военного похода. Все они были равны между собой, но назначали главного и говорили: «Во время военной кампании мы будем тебе подчиняться, чтобы у нас не было никаких споров». Я считаю это нормальной, осознанной мерой.
Я долгое время работал в банковской сфере и сам периодически попадал в ситуации, когда у меня полгода не было руководителя. Есть президент банка и есть мой отдел без руководителей. Реально было тяжело, потому что ты не видишь цели, куда и зачем идти, соответственно начинаются деградация, брожение, споры.
Мы к этому ещё не скоро придём, но я хотел бы видеть наше общество таким: полным уважения друг к другу, без какой-либо дискриминации, чтобы человека оценивали по его человеческим качествам и по тому, насколько серьёзным профессионалом в своей области он является, какой вклад может внести в развитие человечества.
— Ты приобрёл известность благодаря песням. Но ты также пишешь и стихи. Когда ты начал их писать? Сохранились ли твои первые стихи до сих пор?
— Писать я начал в 14 лет, как и все подростки: несчастная любовь, подростковый максимализм и прочее. Они у меня не сохранились, потому что был некий разрыв. Сначала я писал стихи, потом начал писать песни, потом пошёл панк-рок. Затем, уже когда группа соединилась после распада, и мы вернулись к концертной деятельности, то, наверное, с года 2015-го или 2016-го я снова начал писать стихи. Они были более взрослые и зрелые, более структурированные с литературной точки зрения, и я начал их потихонечку издавать. Песня — это ведь тоже стихи, но моих первых стихов, я, если честно, даже уже и не припомню. Они не сохранились, но есть, например, песня «Города» про панка, записанная в 15–16 лет.
— Помнишь, когда решил превращать стихи в рок-песни?
— На самом деле, всё было по-другому: я изначально хотел играть музыку и петь песни, но в силу возраста и отсутствия музыкального инструмента не мог себе этого позволить. Лет с четырнадцати начал учиться играть на гитаре. У меня была ужасная огромная гитара с очень жёсткими струнами, а вместо шестой струны — первая струна от бас-гитары. Зажимать её было просто unreal, но я всё равно старался, пальцы в кровь разрезались, я ждал, пока мозоли появятся, заклеивал пальцы пластырями — настолько сильно мне хотелось научиться играть. К нам домой периодически приходили одноклассники брата (он на пять лет меня старше), пели под гитару «Гражданскую оборону», «Алису», «Кино», ДДТ и я люто от этого кайфовал. Мой препод по гитаре Кирилл Кухаренко, группа «Джин-тоник», рассказывал о первом знакомстве со мной, когда я был ещё школьником: я пришёл с какой-то гитарой и тетрадкой и сказал, что ещё не умею играть, но уже записал первую песню.
Потом у меня появился другой инструмент, я записался в кружок и потихонечку начал писать песни. Вся эта литературная история пришла ко мне наоборот: ввиду отсутствия навыков игры на гитаре и нормального, человеческого инструмента, который не ломал бы пальцы, я периодически баловался со стихами.
— Кто твои любимые литераторы?
— Один из любимых поэтов — Сергей Есенин. Он может донести информацию простым человеческим языком, понятным обычному человеку, гражданину, крестьянину и рабочему. Я во многом ассоциирую себя с ним: если почитать его раннее творчество, у него там коровы рожают и плачут, а заканчивается это всё серьёзной гражданской лирикой и поэмой «Чёрный человек». У меня примерно то же самое: первый альбом «Нет богов» — пиво, тёлки и угар, а сейчас — серьёзная социальная лирика. Слава богу, я пока руки на себя наложить не хочу и вроде никто мне особо сильно не угрожает. Если вспоминать, как закончил Есенин, до сих пор остаётся загадкой — самоубийство это или нет. Надеюсь, что я свою поэму «Чёрный человек» напишу через лет сто (смеётся).
Ещё мне очень нравятся стихи Никонова — нашего современника. Их очень сложно читать с точки зрения построения структуры стихов. У Есенина всё довольно просто — как река льётся. А у Никонова надо чётко высекать интонацию, но у него всегда были очень интересные образы.
Также один из моих любимых поэтов серебряного века — Блок. Для меня это тоже личность, отображающая дух времени. Я вообще люблю поэтов, отображающих дух времени и пишущих на темы, близкие и понятные людям. Не про какую-то абстракцию — космос, ромашки, а о том, что каждый человек может в себе прочувствовать.
Ещё я очень люблю Бернарда Вербера — это французский писатель, который написал знаменитую серию книг о муравьях: «Муравьи», «День муравья», «Революция муравья». Очень люблю разные антиутопии, думаю, по моему творчеству это понятно. Перечитал всего Оруэлла, «О, дивный новый мир» и прочее.
Также могу порекомендовать фильмы. Я в последнее время начал ударяться в кинематограф и смотреть достаточно серьёзные фильмы. Считаю, что музыка, поэзия, кинематограф и литература — это четыре кита. Если бы у Есенина в то время была электрогитара, я думаю, он попробовал бы что-то сыграть. Считаю поэтов рок-музыкантами своего времени. Думаю, литераторы вполне могли бы снимать фильмы, тем более, по многим литературным произведениям ставят спектакли в театрах, поэтому это одного поля ягоды. Возможно, в будущем появится какой-нибудь телепатический вид искусства, который позволит не только слышать, видеть, но и различать запахи и чувствовать прикосновения, просто пока технологии до этого не дошли.
— Многие фанаты отмечали, что последний ваш клип «Шрамы» снят очень профессионально и вы сделали большой рывок в качестве картинки в клипах. Согласен ли ты с этим? Находит ли твоё увлечение кинематографом отклик в клипах?
— Клип на песню «Шрамы» почти полностью придумал и снял Саша Наконечный. Получилось так, что я собирался поехать в Питер, чтобы отдохнуть на выходных. Мне сразу предложили там и в фильме документальном сняться, и клип снять, и квартирник отыграть. Все три дня я был чем-то занят. Клип «Шрамы» мне тоже очень понравился. Самое интересное, в этом есть какая-то ирония. Этот клип из той категории, которую я вообще терпеть не могу: сюжетные клипы, где кто-то куда-то идёт и что-то делает, где надо следить за развитием сюжета. Мне очень нравятся образные клипы, где есть яркий, броский образ, который запоминается, как у нас в клипе «Боже, царя хорони». То есть, минимальный посыл, абсолютно не дающий зрителю право на раздумья, очень прямолинейный, в котором всё предельно ясно и при всём этом — яркие образы.
А с новым клипом всё получилось немного иначе. Причём, и «Андеграунд», и «Шрамы» снимались в Питере. Оба клипа получились сюжетными. Я считаю, что в клипе «Андеграунд» можно было всё немного иначе обыграть, но у нас были очень сжатые сроки. Поэтому в принципе результатом мы довольны, но, если бы было больше времени, можно было бы сделать круче. А «Шрамы» мы сняли реально за четырнадцать часов — просто поездили по Питеру, поснимали, в процессе накидывали какие-то идеи. Задумка была простая: несчастная любовь, девушка страдает и в конце возлюбленные встречаются. Абсолютно простая и банальная история, которая зашла людям, да и мне тоже понравилась. Наши ребята, Саша и оператор (тоже Саша), — молодцы, всё хорошо подготовили, быстро и оперативно всё сняли. Я скептически относился ко всему этому до момента выхода клипа. Потом, когда увидел, подумал: «Блин, реально круто».
— В новом альбоме присутствуют отсылки к Есенину и Бродскому. Как происходит процесс подбора цитат?
— Стоит начать с того, как я изначально пишу песни. Ещё со школьных уроков литературы я запомнил, что Тютчев пользовался примерно такой же схемой: он не ставил себе никаких творческих планов, не задумывался над тем, что ему стоит написать новый рассказ или этюд, просто занимался коллекционированием образов. То есть он гулял, занимался своими делами: то здесь фразу услышал, то там что-то приметил — и записывал всё к себе в блокнотик. В итоге у него накапливалось огромное количество материала, появлялась какая-то идея, может, даже случайно замеченная. И он из всего бэкграунда набирал много ярких образов и наряжал как манекен. Идея — манекен, а из образов он сооружал платье, наводил красоту.
У меня примерно такой же метод. Я не пишу песни от слова «совсем», то есть нет такого: «Ой, идея классная, дай-ка сяду и песню напишу». Я занимаюсь своими делами, гуляю, общаюсь с друзьями, родственниками, смотрю ютубчик, лазаю ВКонтактике, периодически мне попадаются какие-то новости, слушаю музыку, читаю книги и делаю какие-то отметки в голове. Потом, как и у вышеупомянутого поэта, у меня появляется идея, которая формирует некий манифест будущей песни. Буквально по щелчку все фрагменты мозаики в голове складываются, я сажусь и от начала до конца пишу песни.
На последних двух альбомах я готовую рукопись (хотя обычно пишу на телефоне) откладываю, чтобы немного для себя переосмыслить. Раньше это вообще сыряк был: что написал, то и слушай. Сейчас я откладываю, немного переосмысляю, но не для того, чтобы смысловую нагрузку поменять, а, скорее, для того чтобы с литературной точки зрения правильно расположить размер стиха, расставить ударения. А потом просто занимаюсь редактированием — подгоняю какие-то вещи, чтобы рифма правильно шла, чтобы не было ломаного языка и косноязычия в песнях.
Наверное, из этого и складываются отсылки к другим авторам, потому что я пишу на какую-то тему и понимаю, что в песне «Ждём, когда выпадет снег» отлично зашёл бы Есенин. Я делаю своё творчество, потом нахожу Есенина — «Шум и гам в этом логове жутком» и возвращаюсь к себе с «блокпостами цвета федерации», то есть я сравниваю его стих о Москве с государством. В этой же песне «Ждём, когда выпадет снег» есть фраза, о которой все меня спрашивали: не поняли, почему в одной из строчек упоминается «кафе под каштанами». Кафе под каштанами в книге Джорджа Оруэлла «1984» было местом, куда ссылали врагов народа встречать свою старость и смерть. С идеологической точки зрения Большой Брат и тайное правительство не могли одержать верх над человеком, пока он не согласится с системой. Они даже не могли допустить мысль, что кто-то может умереть свободным, поэтому ломали людей и отправляли в это кафе.
В песне «Нирвана», например, есть строчка: «Пускать молоко по ножам» — тоже некоторые не очень понимали, о чём речь. Но можно почитать книжку «Заводной апельсин», где подростки, которые торчали от темы ультранасилия, вмазывались так называемым «молоком на ножах» — это был напиток с наркотиками, от которого они ещё больше зверели, теряли рассудок и самообладание. Я иногда делаю отсылки к тем вещам, которые мне действительно интересны и над которыми я рассуждал, — это вполне нормально для любого творческого человека.
— Два года назад в интервью ты говорил, что мечтаешь уехать в Белоруссию. Чем тебя так привлекает наша братская республика?
— Мне там нравится — там тихо, спокойно. Я родился, жил и вырос в Подмосковье, и московская суета мне чужда: огромное количество людей в метро, бешеный ритм, когда ты постоянно куда-то опаздываешь. Гастролируя по Белоруссии и часто гуляя по Минску, я замечал, что там более размеренный ритм жизни, и мне очень нравится, что там вполне чисто (я вообще очень люблю чистоту), там нет никакой спешки. Я чувствую себя там в своей тарелке, мне там тихо и спокойно, не приходится постоянно быть в бешеном ритме. У меня была идея переехать, снимать или купить квартиру в Белоруссии и периодически приезжать на гастроли в Россию. А ведь это не так далеко — до Минска, по-моему, ближе, чем до Питера ехать. В принципе, я бы мог спокойно заниматься творчеством и жить там. Сейчас единственное, что меня сдерживает, — мои дети в Подольске. Я их и так не очень часто вижу (сейчас, правда, почаще), но уезжать от них ещё дальше мне бы не хотелось.
— По твоему творчеству и твоим интервью понятно, что у тебя не лучшее отношение к РПЦ. Как ты оценишь нынешнее состояние РПЦ, правильность их действий и убеждений?
— Я могу себя назвать христианином, но лишь с той поправкой, что это сравнимо с Цоем. Был этот человек, не был или это был какой-то собирательный образ — уже не имеет значения. Он толкал правильные идеи и появился в нужный исторический момент. Если прочитать отдельные его притчи, то есть, не читать всю библию, а только ту часть, где он сидит и читает причти своим ученикам, то становится понятно, что для своего времени он был очень продвинутым, отвергал дискриминацию, его даже можно назвать в какой-то степени анархистом или космополитом.
По поводу РПЦ нужно понимать, что это корпорация, построенная на вере и доверии людей. Они говорят, что нужно делать именно так, хотя Христос так не говорил. Они говорят, что нужно совершать обряды, нести деньги и пожертвования, страдать, хотя Иисус говорил, что наоборот надо радоваться жизни. В целом, когда смотришь новости, где пьяные попы людей сбивают на пешеходных переходах, катаются на яхтах, носят золотые часы, начинаешь понимать, что они и сами далеки от бога.
Мне в этом плане близка позиция Толстого, который отрицал роль церкви в общении с богом. Если есть высшим разум, который всем управляет, то зачем нам нужен какой-то посредник? Мы и так прекрасно можем пообщаться.
Если мы, например, копнём вглубь: IV век нашей эры, Вселенский собор, на котором были приняты все основные догматы православной церкви. Огромное количество святых отцов того времени были против изображения бога и святых на иконах, но церковь сказала: «Нам нужен мерч!» (смеётся) и они стали продавать мерч. В исламе, например, до сих пор запрещено изображение святых на иконах. Если почитать библию, там ведь Иисус прямо не говорит, что он сын бога, он говорит это метафорично.
Поэтому я считаю, что РПЦ — это корпорация, бизнес, который имеет мало общего с верой. Есть действительно хорошие батюшки, я таких встречал в своё время, когда ходил в церковь, но большинство таких людей лично у меня доверия не вызывает.
— Тогда как, по твоему мнению, должна себя вести «правильная» РПЦ, что они должны пропагандировать и должны ли вообще пропагандировать что-то?
— Мне кажется, её просто не должно быть. Посмотри, например, на Сербскую православную церковь, где батюшка на велосипеде добирается в свой храм, где они устраивают разные благотворительные вещи, не сносят детские площадки под монастыри, не отмывают деньги, не занимаются привозом алкогольных напитков, в главном храме Сербской православной церкви никто никогда не находил бордель. Можно с них пример брать.
— В 2017 году в интервью ты сказал интересную фразу: «Чем больше аудитории будет охвачено, тем больше возможность воспитать своих пацанов и девчонок, которые будут в дальнейшем управлять страной. Детей мы так и воспитываем: изначально закладываем мысли в голову, потом они вырастают либо хорошими, либо плохими людьми». Насколько ответственно ты подходишь к донесению смысла песен и насколько это кропотливая работа?
— Тяжёлая работа, конечно. Кто-то расценивает это как чисто развлекательную составляющую, кто-то вслушивается и делает выводы. Иногда мы разъяснительные телеги на концертах толкаем, интервью вот даю, со слушателями общаюсь. В любом случае это информационный поток — ничего нового в психологии масс изобретено не было. Как Геббельс в нацистской Германии говорил: «Ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой», так до сих пор и происходит. И выходит так, что мы — тоже определённый источник информации, у нас есть определённая зона влияния, есть люди, которые нас слушают. И мы, пусть даже через какие-то музыкальные вещи, можем так или иначе формировать определённый вектор сознания нашей аудитории.
Это долгий и нудный путь, действительно сравнимый с воспитанием, но, я считаю, что, во-первых, мы не одни такие, во-вторых, сейчас очень много людей начинают задавать правильные вопросы. Опять-таки, есть и блогеры, и музыканты, и артисты, которые говорят плюс-минус об одном и том же. То есть, появилась некая позиция, которая формирует сознание многих людей.
— Ты говорил, что фанател по раннему «НАИВу». Как сейчас относишься к творчеству этой группы? Как время изменило их песни и сам коллектив?
— Мне и сейчас нравится «НАИВ». Не всё, конечно. Когда ты подросток, ты смотришь на это большими глазами, а сейчас, тем более, будучи музыкантом, отмечаешь и оцениваешь какие-то вещи для себя. Я не сказал бы, что сейчас в принципе от кого-то фанатею, просто слежу за коллегами. Но мне до сих пор нравится эта группа, я знаком с Чачей (фронтмен группы «НАИВ» — прим.ред.), мы с ним даже записывали совместную песню. И в целом я очень благодарен «НАИВу», потому что, наверное, как раз благодаря ему я и углубился в эту культуру.
— Также в интервью ты не раз упоминал анархию, её постулаты и посыл. Откуда черпал информацию про анархию и как с ней познакомился?
— Познакомился я так же, как и все — на стенах рисовали буковки «А», кричали пьяные в подворотне: «Анархия — мать порядка». Потом начал потихоньку интересоваться. У меня есть издатель в Питере, который издаёт мои стихи. Это обычный издательский центр, но у них есть определённое направление — они печатают и издают анархо-литературу, собирают деньги для политзаключённых антифашистов. Мы дружим с этим человеком — не только как партнёры, а просто с человеческой точки зрения, в гости друг к другу приезжаем. Он мне периодически подкидывает литературу на эту тему. Могу порекомендовать книжечку об эффективных и реально работающих примерах анархии в современном обществе. Книга называется «Анархия работает», автор Питер Гелдерлоос.
Вот у нас в группе полная анархия — это ужас какой-то (смеётся). У нас все равны, но ребята сами поняли, что в определённых областях моя эффективность выше и определёнными вещами занимаюсь я. Меня, условно говоря, можно назвать лидером коллектива, но ответственные решения без группы я не принимаю никогда.
— В октябре на концерте в Петербурге ты выступал в футболке с надписью: «Цой мёртв», объясняя смысл надписи тем, что ты безусловно уважаешь Цоя и его вклад в отечественную рок-музыку, но постоянные перепевы и танцы на костях тебе уже порядком надоели. Такой шаг не все оценили и не все поняли. Как ты отреагировал на хейт, связанный с этой темой?
— Я уже давно к хейтерам отношусь благосклонно (смеётся). Считаю, что они более полезны, чем вредны. Мы в своём сообществе никого никогда не баним, потому что людям в любом случае надо давать право высказаться, выразить свою точку зрения. Благодаря этому рождаются дискуссии: они что-то напишут, это кому-то не понравится, кто-то ответит — и пошло-поехало.
По поводу самого Цоя: я действительно отношусь к нему с огромным уважением, люблю его творчество, уважаю его огромный вклад. Но нужно понимать, что та надпись на футболке не выражает личное отношение к Цою как к музыканту или человеку. Например, я пою в песне «Белый снег, серый лёд»: «Здесь только белый снег, только серый лёд». Это же не значит, что мне не нравятся песни, просто на конкретной радиостанции ставят одно и то же уже миллиарды лет, и ничего не меняется. И футболка «Цой мёртв» была неким протестом против творческой стагнации в русском роке. Понятно, что есть культовые имена, но их уже настолько заюзали, что люди не обращают внимания на новые группы, и идёт переваривание одного и того же. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы иногда на стадионе устроить концерт памяти Цоя. Но когда миллиарды групп играют его каверы, когда артисты первой величины судятся из-за его песен — это ужасно.
Я, конечно, могу попросить прощения у всех, кого я этим оскорбил, но, повторюсь, что тут нападки не в адрес самого Цоя, а в адрес его эксплуатации и нежелания видеть что-то новое. Никто не хочет, чтобы появился новый Цой, все хотят делать деньги на старом.
Я бы хотел, чтобы после моей смерти моё творчество принадлежало народу, и кто хотел — тот мог бы спокойно играть и каверить, делать что угодно.
— Ты часто говорил, что недоволен тем, что по радио в основном крутят ещё советские рок-группы, которые и так все знают и чьи песни уже перепевали до дыр, а новому, ещё молодому и энергичному движению в России сложно о себе заявить. Назови три-четыре молодые и яркие российские рок-группы, которые нравятся лично тебе и которые заслуживают права крутиться на радио наравне с советскими рок-гигантами, чтобы их слышали как можно больше людей?
— Если не брать нас (смеётся), то это «Нервы», “Anacondaz” и «Порнофильмы». Фишка в том, что они на радио ставят новые имена, но это капля в море. Ты включаешь «Наше радио», и там 30 треков «Пикника» в час играет. Если человек, слушающий «Йорш», узнает, что нас крутят на радио и захочет послушать, ему сначала придётся прослушать все эти песни 80-го года выпуска: Цоя 5 раз в час, Шклярского 10 раз в час, Шевчука — и дай бог хотя бы одну твою песню поставят. Репертуар не меняется.
Я перестал слушать «Наше радио». На самом деле, я им очень благодарен за одну вещь: они прекрасно показали, что мы им не нужны, и мы научились без них быть крутыми и востребованными музыкантами. Сейчас радиостанция не нужны ни «Порнофильмам», ни «Нервам», ни «Йоршу», ни “Anacondaz”, ни «Операции Пластилин» — мы и так собираем большие площадки. А большинство групп, которые крутятся на «Нашем радио», играют по барам или корпоративам, и они нахрен никому не сдались, кроме динозавров сцены.
«Наше радио» упустило момент — 2007 год, когда альтернатива по всей стране гремела: “Amatory”, “Stigmata”, когда вся молодёжь слушала альтернативу. И сейчас упускает момент точно также — группы собирают по 7–10 тысяч человек, да и 3–4 тысячи — это тоже большое количество, а они не хотят в упор видеть новую музыку. Они ставят либо старьё, либо свою вкусовщину.
«Наше радио» и так уже превратилось в «Ретро-FM», скоро его вообще перестанут слушать, потому что это настолько тупо с точки зрения бизнеса — группа собирает самый крупный клуб в Москве, но её песни не берутся в ротацию. Мне кажется, это настолько очевидно и настолько на виду — брать топовые коллективы, которые без «Нашего радио» смогли добиться успеха, только они их не берут. Там будут ещё сто лет слушать «У шамана три руки», «Фиолетово-чёрный» и тому подобное. Понятно, что звучат «Шляпники», «25/17», но всё равно сейчас может с лёгкостью появиться радиостанция, которая возьмёт себе всю современную волну рока и панка, а «Наше радио» просто перестанут слушать. Уже есть «Яндекс.Музыка», интернет есть везде, где только можно, поэтому сейчас во время путешествий люди «Яндекс.Музыку» слушают, а не переслушивают те песни, которые ночью любого разбуди — они наизусть их споют.
Считаю, что через некоторое время радиостанции станут архаизмом. Они и сейчас не сильно кому-то нужны, но у них есть реальные шансы удержаться на плаву путём вливания новой музыки, интересной современной молодёжи. Однако они этого не делают — окей, флаг им в руки, у нас и без них всё хорошо.
— В недавнем интервью ты сказал, что каждый должен работать над собой. В качестве примера своей работы над собой ты сообщил, что не пьёшь алкоголь уже два года. Тяжело было отказаться от спиртных напитков?
— Тяжело. Надо понимать, что алкоголь — это наркотик. На самом деле кофеин, сахар — это всё наркотические препараты. Есть такая фраза: «Самый страшный наркотик — это пиво, потому что с него легче начинать». Если человек сразу выпьет водки, его, скорее всего, вырвет, а пивком потихонечку можно разгоняться до более серьёзных напитков.
Именно поэтому в своё время появились такие «замечательные» вещи как «Ягуар», “Red Devil” и прочие, которые под видом газировки нужны были для того, чтобы спаивать подростков. Там помимо алкоголя было огромное количество сахара и кофеина, и у школьника практически сразу вырабатывалась сильнейшая зависимость. К 30 годам я стал очень плохо переносить алкоголь: у меня начинались панические атаки, страх за свою жизнь, отходники по 3–4 дня, я периодически уходил в запой, у меня снижалась эффективность. Я понял, что мне это не нужно и научился получать радость жизни от других вещей: от работы, от творчества, от всего прочего. Понял, что у меня больше энергии на концертах и я ясней могу выражать свои мысли, поэтому, взвесив все «за» и «против», отказался.
Но у меня за эти два года бывали срывы. Люди, которые видели, как я срываюсь, понимали, что лучше мне не пить. У всех отношение к алкоголю разное: кто-то может встать с утра, стопку водки бахнуть и спокойно пойти на работу, а я, например, не могу остановиться — я бухаю. Если я начинаю, это превращается в недельный запой, и я не могу остановиться. Рано или поздно из него всё равно надо выходить, и вот тут начинается самое страшное. Ловушка алкоголя заключается в том, что он сам для себя является нейтрализатором своих токсичных веществ, которые появляются в ходе его распада. То есть, когда у тебя с утра похмелье, кровь отравлена алкогольными токсинами. Ты можешь поесть, поспать, но самый лёгкий, простой и дешёвый способ избавления от похмелья — выпить ещё. Прикол в том, что мы не можем остановиться. Ты выпиваешь стопку — тебе моментально становится хорошо, и ты начинаешь выпивать ещё. Поэтому вместо того, чтобы себя ограничивать, я принял решение полностью от этого отказаться, мне так проще.
— Помимо музыки ты сейчас работаешь АR-менеджером лейбла “Soyuz Music”, раньше ты работал в банке. Есть ли ещё какая-то отрасль или вид деятельности, где хотел бы себя попробовать?
— Я всегда хотел развиваться в музыке не только как музыкант и директор группы, но и как человек, который непосредственно занимается организацией концертов, поиском новых артистов, коммуникациями со СМИ. Кстати, очень много западных артистов, таких как Фред Дёрст, не только являются музыкантами, но и музыкальными продюсерами, работают на разных лейблах и знают всю индустрию изнутри. Очень здорово, что мне представилась возможность развиваться в этой сфере и работать на крупнейшем лейбле — я теперь могу не только как музыкант, но и как человек, находящийся внутри системы, помогать коллективу, разъяснять какие-то вещи и делиться опытом.
— Ты сказал в прошлом своём интервью, что кавером на песню Децла «Письмо» хотел показать, что представители разных музыкальных культур говорят на одном языке и мечтают об одном и том же. Есть ли ещё на примете композиции, на которые ты хотел бы сделать кавер?
— Пока нет. Есть музыканты, чьё творчество мне нравится. Например, очень нравится творчество “Pyrokinesis”. Я вообще считаю, что он один из гениальных исполнителей, потому что даже его стихи очень круто слушать. Всем рекомендую: если вы хотите послушать настоящую поэзию — слушайте Пирокинезиса. Но сейчас нет такой песни, которую я хотел бы кавернуть.
— Ты говорил, что во время самоизоляции смотришь документальные фильмы о рок-культуре, читаешь книги и статьи. Можешь посоветовать читателям фильм, книгу или статью, которые сильно тебя заинтересовали?
— Я бы разделил зрителей на две категории: первая — просто любители рока, вторая — музыканты, которые начинают творческий путь. Музыкантам я бы посоветовал посмотреть фильм о группе “Foo Fighters” — о том, как Дейв Грол, уже известный на весь мир как барабанщик «Нирваны», начинал с нуля, создавая собственную группу. Как они играли по 300 концертов в год, какие у них там были тяготы и лишения. Понятно, что он был известным персонажем и ему было попроще, но всё равно — он заново создал коллектив и выступал. Только представьте: со стадионов опять вернуться в бары на 200 человек.
Все художественные фильмы про рок снимаются либо тогда, когда группа уже популярна, либо как про “Sex Pistols”: «Жили-были какие-то раздолбаи, бухали, трахали девок, кололись героином и стали рок-звёздами». На самом деле, это такое себе удовольствие — когда ты годами не вылезаешь из микроавтобуса и репетиционных точек, у тебя нет денег и от тебя отворачиваются близкие, любимые и родные люди. Об этом почему-то никто не говорит. Чтобы начать жить так, чтобы музыка помогала обеспечивать твои минимальные потребности, надо так жопу рвать… Поэтому музыкантам я бы посоветовал фильм о группе “Foo Fighters” и «Семь поколений рок-н-ролла», чтобы просто понимать, почему музыканты становились великими.
Сейчас музыка во многом перестала нести поисковой смысл, музыканты стараются копировать коллективы 70-х — 80-х годов и мало кто занимается творческим поиском, это очень печально. Коллективы, которые становились великими, делали это потому, что их музыка была ни на что не похожей. Если взять “Metallica” — в своё время это был определённый прорыв. Они и сейчас современны, а в то время их считали прямо ультрасовременными коллективом. Или, например, волна британского брит-попа тоже появилась как часть не совсем уличного, но молодёжного движения — это тоже было что-то новое, не патлатый рок в лосинах и кожаных штанах, а понятная молодёжи и широкому кругу людей музыка. Такие группы становились легендарными, не говоря уже о группах вроде “Oasis”, хоть это и не совсем брит-поп.
Мне очень понравился фильм «Рок-звезда» — там рассказывается о вымышленной группе “Steel Dragon”. Понятно, что в фильме некоторые моменты сглажены, а некоторые наоборот гипертрофированы, но в целом очень прикольно смотреть как чувака, живущего в небольшом городе и слушающего рок, его любимая группа приглашает стать вокалистом и у него начинает рвать башню от популярности. Помимо этого, в фильме присутствует много философских вещей: если откинуть юмор, то фильм достаточно глубокий.
— У тебя есть большое количество фитов, среди которых такие группы как «Тараканы!», ДМЦ, «Три пули», «Ангел Небес», «АЗОН», «План Ломоносова» и много кто ещё. Можно ли сказать, что ты фитанул со всеми, с кем хотел, или есть ещё кто-то на примете, с кем ты хотел бы записать песню?
— С Кобейном (улыбается). Если я вижу в своей песне кого-то, кто круто бы вписался — я ему предлагаю. Если он отказывается — я записываю её сам. А по поводу огромного количества фитов — так получается. На самом деле, у нас фитов мало: это ДМЦ, «План Ломоносова», с Наконечным мы записали, с «НАИВом» и, по-моему, всё. Просто меня очень часто зовут фитануть как приглашённого музыканта, и я сначала особо не отказывался, потом смотрю — фитов штук сорок. Пока решил с этим делом тормознуть, но всё равно пишут и просят. Я человек творческий, мне предлагают, я думаю: «Блин, блин, круто-круто». Например, я не могу отказать в ответ на предложение сделать кавер на Янку Дягилеву — если песня мне реально нравится, то я принимаю участие. И была пара случаев, когда я просто записал песню, чтобы от меня отстали.
— 
Пятого июня у «Йорша» вышел альбом «Счастье, часть 2», за три недели набравший более 500 000 прослушиваний в ВК и в первые же дни завоевавший первое место в Google Play в разделах «панк-рок» и «альтернатива». Ожидали ли вы такого выстрела альбома? Как его приняла публика?
— Он ещё, кстати, занял второе место по всем жанрам — до первого мы так и не добрались. Мы ожидали, что альбом будет востребован, потому что он необычный и отличается от наших предыдущих работ. Там толкаются темы, которые до нас мало кто обсуждал. Наша группа уже заняла определённую нишу: у нас есть своя аудитория, которая за нами следит, мы подготовили промо под альбом и сам альбом получился хорошим, мне за него не стыдно. Поэтому мы ждали, что будет резонанс, но сейчас пока смотрим, как заходит. Рекламную кампанию мы строили на длительный промежуток времени, но по чуть-чуть. Если раньше мы альбом пиарили в первые дни, чтобы был максимальный охват за первые дни, то теперь мы считаем, что до осени ещё много времени, и мы хотим, чтобы его успели послушать все, но пока коней не гоним. Заходит хорошо, поэтому мы никуда пока не спешим.
— Кому принадлежала идея оригинальной обложки нового альбома?
— Есть такой художник Богдан Тимченко. Нам в комментариях под каким-то постом скинули несколько его работ, мы нашли его в ВКонтакте, полазали по его страничке, поняли, что чувак рисует примерно то же самое, что мы поём. Мы сначала у него купили три принта для футболок, а потом, когда речь встала об обложке, мы тоже обратились к нему, он сказал: «Посмотрите мои старые работы, которые нигде не были использованы». Так как его творчество вообще очень близко нашему, мы нашли картинку с космонавтом-младенцем и предложили сделать вокруг него ореол жизненных опасностей, в которые можно попасть.
— При создании песни «Сила в количестве ран» не появлялось внутреннее сравнение главного героя с тобой? Видишь ли ты сходство между вами?
— Название этой песни — цитата из стихотворения моей девушки Юлии. У нас есть такая футболка, но не Йоршовская, а мой мерч — WallOfDeath. У меня есть определённая жизненная философия, не знаю, правильная она или нет: она состоит в том, что мне нужен постоянный стимул — и положительный, но и какой-то отрицательный. Я бы не назвал это образом врага, но конкурента, чтобы мне было куда расти. Если такого персонажа, который мне неприятен или я не хочу с ним вести какое-то открытое противоборство, нет, я начинаю искать слабости в себе и становлюсь врагом самого себя. Пытаюсь победить самого себя, то есть нахожу в себе зоны роста и стараюсь их развивать, или наоборот искоренить какие-то негативные вещи.
Вообще жизнь — это непрерывные спады и подъёмы. У меня очень часто бывает так, что всё прёт-прёт-прет, потом я накосячу и всё коту под хвост, потом я останавливаюсь, переосмысляю это всё, и продуктивность становится в несколько раз выше, чем была до этого падения. Философская борьба со своим внутренним «я» мне очень близка, это одно из моих жизненных кредо, мне постоянно нужно вести с кем-то борьбу.
— В песне «Зомбилэнд» используются цитаты из книги Джорджа Оруэлла «1984». Когда ты познакомился с творчеством Оруэлла?
— Я давно знал, что есть такой писатель и такая книга. В 20–25 лет мне было не очень интересно это всё, а ближе к тридцати решил всё-таки прочитать. Сложно сказать, что повлияло на то, что я её прочитал — где-то про неё слышал, кто-то советовал. Плюс — я начал увлекаться социальными вопросами.
— Ты признавался, что считаешь песню «Я не вывезу» одной из лучших. Можешь составить небольшой список твоих лучших песен?
— «Я не вывезу», «Андеграунд», «Счастье», «Шрамы», «Светлячки», «Города» и, наверное, «Боже, царя хорони».
— У альбома «Счастье» нет первой части. Нередко можно встретить вопросы: «Когда выпустят первую часть?», «Где можно найти первую часть?» Как ты относишься к такому непониманию: с раздражением или улыбкой?
— Не только аудитория — часто и коллеги по цеху писали. Вся соль была в том, чтобы люди начали вопросы задавать. Я считаю, что мы попали в цель. Естественно, когда мы приняли решение так назвать альбом, у нас была мысль, что это будет некой изюминкой: заставить людей прослушать предыдущий альбом, поискать первую часть. Это делалось изначально не столько с точки зрения маркетинга, сколько с точки зрения творчества. Мы понимали, что таким названием мы к себе внимание привлечём — внимание это привлекло, и мы довольны.
— Меня давно интересует история написания песни «Сид и Нэнси». Что заставило написать песню, посвящённую трагичной истории любви людей, которые не смогли сказать «нет» наркотикам?
— Я сейчас не очень помню. Это был 2007 год. Тогда все увлекались фильмами, историей Сида и Нэнси — ведь это такая история любви… как Ромео и Джульетта нашего времени, как Кортни и Курт. Я ещё тогда понимал, что рано или поздно люди всё равно взрослеют, и их начинают интересовать другие вопросы. Третий куплет посвящён тому, что уже всё хорошо и спокойно, но они вспоминают свою бурную молодость.
Я на наших концертах наблюдаю очень много зрелых людей, которые пережили юношеский максимализм, бунтарство, но всё равно остались с нами. Зрелые люди приходят с детьми, уже не ставят себе ирокезы, не месятся в слэме, но очень круто, что остаются в этой культуре. Высказывания наших родителей, что это увлечение рок-музыкой — болезнь детства, опровергаются сами собой. К нам на концерты приходят люди, которым и по 40 лет, и по 50 — какой тут юношеский максимализм? Просто они слышат, что человек разговаривает с ними на одном языке, и идут, чтобы найти на концертах своих единомышленников.
— Ты говорил, что первое серьёзное выступление «Йорша» на большой сцене было на фестивале «Урок панк-рока», куда вас пригласил «Бригадный подряд». Как ты оцениваешь, насколько тот фестиваль был мощным скачком? Если бы не он, насколько быстро вы смогли бы достичь того успеха, что у вас сейчас?
— Этот фестиваль оказался мощным толчком, потому что мы поняли, что нас знают. В 2006 году мы выпустили альбом «Нет богов», который, выражаясь современными терминами, хайпанул. Но мы тогда этого не понимали, потому что не было соцсетей, мы практически не общались с другими коллективами. Сейчас мы иногда читаем комментарии: «О, нифига себе, “Йорш”, а мы вас ещё в школе слушали». Вышло так, что песни «Про панка» или «По кругу» слушали в каждой школе, а мы об этом и не знали. Этот фестиваль показал, что нас много кто знает, потому что раньше мы выступали перед аудиторией в 30–40 человек, а на том концерте было человек 400. Сейчас это, конечно, не такая внушительная цифра — мы одни столько можем иногда в регионах собрать, не говоря уже про столицу.
На фестивале мы поняли, что практически весь зал знает песни наизусть. Это был не совсем толчок, — скорее, внутреннее осознание того, что что-то происходит, если люди знают наши песни. И мы начали пробовать делать сольники, начали сами заниматься организацией концертов. В 2007 году на нас пришло 250 человек, в 2008 году мы собрали полную «Эстакаду», начали турить по регионам и поняли, что нас, оказывается, знают. Но мы думали, что у всех групп так, мы считали, что собрать 500 человек летом — это нормальное дело. Мы тогда не знали, что есть коллективы, которые собирали по 10–20 человек, хотя мы сами выступали во всех этих солянках.
Сначала был расцвет панк-культуры, всё шло хорошо и на хайпе, потом наступил условный 2010-й, и люди резко забили на нас болт. Плюс ко всему публика выросла, все начали потихоньку ипотеки получать, детей рожать. А сейчас старая аудитория к нам вернулась, потому что им проще стало: дети в школу пошли, ипотеки выплачены. Плюс нас слушает очень много молодёжи ввиду того, что мы активно занимаемся творчеством. В итоге получилось так, что на нас сейчас по факту два поколения ходит, поэтому есть такой рост.
Мне Спирин (Дмитрий Спирин, вокалист рок-группы «Тараканы!» — прим.ред.) посоветовал одну книгу ещё, наверное, в 2005 году. Я её прочитал, и она раскрыла мне глаза на многие важные вещи. Сейчас хочу её ещё раз перечитать. Там говорилось, что идёт смена поколений, и когда на тебя ходит и старая, и новая аудитория, то ты уже занимаешь какой-то статус. Если ты ещё десять лет выдержишь, то на тебя все три поколения будут ходить, и ты станешь зрелым мейнстримным артистом.
В роке очень круто то, что публика предана тебе. Я сейчас периодически общаюсь с людьми из рэп-культуры — у них проблема в том, что они могут взять любого чувака и за несколько месяцев раскрутить до достаточно серьёзного уровня, но никто не может удержаться. То есть чувак выпускает альбом, едет в тур, везде солд-ауты, на следующий год никого нету. Появляется новый мальчик с микрофоном, читающий какую-то фигню, и малолетки уже ведутся на него. Очень мало кому удаётся закрепиться. Это получилось у Оксимирона, Нойза. И есть серьёзный андеграунд, — например, «Пирокинезис», которые востребованы за счёт того, что в их творчестве публике есть за что зацепиться.
А в роке публика очень верная, но нам труднее найти своего слушателя. Как я часто говорил, фанат «Арии» и в 15 лет будет «Арию» слушать, и в 30, и в 50, и похоронят его под песню «Этот парень был из тех, кто просто любит жить».
— Когда настал тот переломный момент в творчестве, когда вместо мальчика и ирокез вы начали петь про государство, политику и более серьёзные вещи?
— С нашего второго альбома «Громче» потихоньку пошла такая тема. Наверное, переломным моментом был либо альбом «Уроки ненависти», либо «Оковы мира». Если «Уроки ненависти» ещё тяготеет к старому «Йоршу», то «Оковы мира» — уже абсолютно новое творчество. У нас тогда состав поменялся, второй гитарист появился и тексты стали серьёзнее. Мы заново собрали группу и начали гастролировать.
— В истории группы «Йорш» был период, когда из-за творческого застоя и ощущения того, что ты занимаешься «полной лажей» ты ушёл из группы и объявил это прямо под конец одного из концертов. Потом ты всё же вернулся в группу, и вы продолжили блистать. Но не посещали ли тебя такие негативные и депрессивные мысли, как тогда? Ни разу больше не возникало желание уйти из группы?
— Да, посещали, конечно. Это с творческим человеком происходит нередко, мы очень сложные люди, всё видим по-своему. Было тяжело возвращаться на сцену, потому что всё надо было проходить заново, начиная с 50 человек в Москве. До альбома «Нетпутиназад» мы ещё собирали в столице человек 500–600, в регионах народ был, конечно, но ходило мало. Очень тяжело, когда ты летом отгремел на фестивалях, собрал в Москве 500–600 человек, едешь по регионам и на тебя приходит человек 30 — это морально очень ломает. Я считаю, что после альбома «Нетпутиназад» всё встало на свои места. Сейчас посмотрим, как будет с этим альбомом.
Мысли посещали — и не только из-за отклика аудитории. Например, когда я писал альбом «Счастье», у меня был очень сильный загон, что я смогу переплюнуть «Нетпутиназад», потому что это действительно очень серьёзный и мощный альбом. Благодаря нему у нас сильно расширилась аудитория, я его до сих пор слушаю и понимаю, что это крутая работа. И у меня реально были комплексы из-за этого. Может быть, именно за счёт этих комплексов я и делал над собой усилия, боролся с собой. Несколько песен я полностью переписывал, несколько песен мы в альбом не включили — оставили на потом. Не знаю, переплюнет или не переплюнет новый альбом «Нетпутиназад», но вышло, как минимум, на уровне. Просто это очень разные альбомы, их сложно сравнивать.
— Как ты справляешься с депрессивными мыслями и разными загонами относительно творчества?
— Да никак. Чтобы не было депрессии, надо заниматься делом, найти себе работу. У меня депрессия обычно возникает в моменты, когда ничего не происходит. Мне нужна постоянная движуха: выпуск альбома, концерты, геморрой на работе. Я не очень верю в знаки зодиака, но если это действительно правда, то я типичный Козерог — мне постоянно нужно пахать, я не могу 2–3 дня дома сидеть без дела, сразу начинаю искать себе занятия, пробивать какие-то новые возможности. От этого зачастую люди вскрываются: мне-то прикольно, а люди иногда устают от такого ритма. Иногда я сам на себя взвалю столько, что потянуть не могу, в итоге мучаюсь-мучаюсь, вытягиваю и доволен, а потом снова нахожу себе какой-то геморрой. Так что для меня лучшее лекарство от депресняков — найти себе занятие.
— Ты говорил в недавнем интервью, что смотрел стенд-ап Данилы Поперечного. Что ты думаешь об этой фигуре в юморе и в целом какой юмор ты любишь?
— Я разный юмор люблю — главное, чтобы он смешной был. А насчёт Поперечного — мне очень близки его высказывания. По сути, он social комик. Политическим комиком я бы его не назвал, он скорее социальный. Мне очень нравится простота донесения мыслей, не приходится ковыряться в себе. Он очень грамотно подбирает слова и делает чёткие замечания. Я был на его стенд-апе в Москве и мне понравилось, как он с аудиторией работает и в целом. Был бы рад с ним познакомиться: у нас много вещей, которые можно было бы обсудить, вышла бы интересная дискуссия.
— В 2019 году ты выпустил альбом со стихами под названием «Свобода. Одна на двоих». Как и почему он появился?
— Просто стихов скопилось много и хотелось, чтобы их услышали люди. У меня есть два сборника стихов, но я понимаю, что, мягко говоря, не все любят читать и не все смогут купить мои сборники. Они ограниченным тиражом выпускались, поэтому я решил ещё сделать стихотворный проект, чтобы люди могли послушать и, возможно, что-то отложить для себя.
—Переживал ли ты из-за возможной реакции аудитории: люди могли не принять альбом со стихами?
— На это сложно ответить. С одной стороны, я всегда переживаю, как люди оценят. С другой стороны, мне зачастую это глубоко безразлично. Мои стихи — это мои мысли, это моя жизнь. Если кто-то не понимает — окей. Не значит же это, что я теперь писать брошу. Плюс ко всему, я уже привык к хейтерам; у нас в стране с философской точки зрения хейтеры — это некий индикатор популярности. Хуже, когда о тебе молчат. Если ты делаешь что-то, что не вызывает никаких эмоций — это, наверное, хуже всего.
Даже негатив несёт эмоцию, он может повлиять на тебя как на автора, повлиять на общество, на культуру. Причём зачастую негатив, полученный на одном временном промежутке, может вылиться в признание на другом. Очень много поэтов, писателей и художников были не признаны и стали популярны спустя многие годы благодаря ценителям искусства и коллекционерам.
Конечно, переживаю, когда меня хейтят, но я не отношусь к этому, как к чему-то очень страшному: «Всё, пойду повешусь». Допускаю мысль, что кто-то мог чего-то не понять в меру своего воспитания, образования или ещё чего-то. Я всё равно делаю это всё по большей части для себя. Мне самому интересно развиваться как музыканту, как поэту. Нам с ребятами всегда интересно находить новые творческие ходы, это некое хобби всей нашей жизни.
— В будущем планируются подобные альбомы с твоими стихами?
— Планируются, уже и стихи есть. Открою маленькую тайну: у меня даже договор подписан на выпуск второго альбома со стихами, но из-за коронавируса и всего прочего творческие планы слегка поменялись. На первом месте у меня всегда стоит группа, поэтому ввиду того, что творческие планы сдвинулись, я решил немного отложить выпуск сборника стихов и позаниматься делами музыкального коллектива.
Мне, как автору и поэту, круто и интересно квартирники устраивать, но на первом месте всегда стоит группа, потому что я в коллективе не один. Ребятам тоже интересно выступать и гастролировать, и если стоит выбор между концертом группы и моим личным акустическим выступлением, которое мне гораздо выгоднее, то я ставлю концерт, чтобы мы с группой могли сыграть. Для меня группа — это главное, и я несу ответственность не только за себя, но и за тех, кого приручил (смеётся): этих маленьких, бедных, голодных басистов, гитаристов, барабанщиков.
— Есть ли песня у «Йорша», которая изначально создавалась как стих и не планировалась подаваться как песня? Или между твоими стихами и песнями есть чёткая черта?
— У меня очень много стихов, которые в дальнейшем становились песнями, очень много. Те же самые «Отряды самоубийц»: есть стихотворение «Настоящий супергерой», оно раза в два длиннее, чем песня, там не только про пожарных и врачей рассказывается, а также про спасателей и ещё нескольких персонажей.
Песня «Грехи и портаки» с крайнего альбома, ещё «Счастье», «Шрамы», — в общем, подобного у меня много. Бывает, я беру не весь стих, а один куплет или припев или могу скомпоновать два стиха. В последнее время мы начали делать музыку от стихов. Если раньше, в альбомах «Держитесь» и «Оковы мира», мы сначала записывали музыку, а потом я придумывал слова, то сейчас я пишу песню, которую легко сыграть на обычной гитаре тремя-четырьмя аккордами, и потом мы начинаем аранжировать. Сначала делаем очень сложную аранжировку, а потом её серьёзно упрощаем. Может, музыканту и круто сделать что-то с кучей аккордов и сложным текстом, но зачастую это сложно воспринимать. Плюс я отдаю себе отчёт, что есть люди, которым просто по кайфу посидеть на кухне и песни попеть. Заметь, самые простые песни, типа «Андеграунда» и «Шрамов». Если полазать по какому-нибудь YouTube или ВК, то можно увидеть, что именно эти песни люди чаще всего каверят. Поэтому иногда я стараюсь делать такие вещи, которые будет по кайфу просто сыграть на гитаре в своей компании.
— Есть ли что-то, о чём ты жалеешь?
— Сложно сказать. Наверное, жалею о том, что, когда мы в 2015 году вернулись на сцену, у нас опять начался рок-н-ролл, алкоголь и все дела. В момент, когда надо было внимательно следить за имиджем и своим продвижением, мы, почуяв первую популярность, пошли не в ту степь. Сейчас можно услышать такую точку зрения: «Блин, “Йерши” сейчас какие-то занудные, не можете угарнуть нормально. Приехали на фестиваль — разложились, отыграли, всё ответственно, не побухать, ничего». В общем, ведём себя не как рок-звёзды в стандартном понимании этого слова. Просто в какой-то момент творчество оказалось для нас на первом месте: ты должен выходить на сцену свежим, подготовленным, с отстроенным звуком, чтобы не забывать слова, чтобы по сцене не ползало пьяное тело. Тем более, если музыка носит социальный подтекст — ты должен, как минимум, выглядеть так, чтобы людям хотелось тебя слушать.
— Если назвать три вещи, ради которых стоит жить, что это для тебя?
— 1. Семья. 2. Любовь. 3. Музыка. Именно в такой последовательности.
— Тринадцатого июня ты отыграл закрытый квартирник в Петербурге. Как появилась идея проведения квартирников летом?
— На самом деле, я ещё два квартирника в Москве отыграл. Всё это затеял по приколу, потому что просто хотел съездить в Питер отдохнуть. Мне параллельно предложили замутить квартирник, я повесил новость у себя на странице, и билеты улетели за первые сутки. После этого я подумал о том, почему бы не замутить такое же в Москве. Замутил такое же в Москве, и тоже за два дня раскупили все билеты, потом анонсировал второй день — и тоже был солд-аут.
Но в Москве было больше людей, чем в Питере, а если считать оба дня, то пришло в четыре раза больше, чем в СПб. Знакомые организаторы просекли такую фишку и предложили сделать тур, который я и анонсировал. Мы собрали три квартирника абсолютно без рекламы, просто с инфой у себя на странице в Инстаграме и ВК. Просто один другому рассказал, третий — пятому и так далее. Сейчас мы тоже просто повесили анонс тура, и организаторы разрываются от количества желающих. Посмотрим, может везде придётся по два дня играть. Понятно, что это не какие-то масштабные мероприятия: в Москве было человек 50–60 каждый день, а в регионах обычно квартира человек на 30–40, такое количество несложно набрать.
— У «Йорша» есть очень много клипов и видео с концертов. Не устаёте вести такую активную деятельность по клипам, сохраняя хорошее качество картинки и передавая через видео смысл песни?
— Не сказал бы, что мы сильно заморачиваемся насчёт клипов. По поводу всех этих вайнов — обычно это люди, которые просто любят наше творчество и хотят помочь. Мы обеспечиваем им доступ на сцену, и они снимают, потом мы всё смотрим, если что-то реально крутое — выкладываем. Сами мы на это особо силы не тратим, просто вот такая у нас фан-поддержка.
Насчёт клипов у нас тоже своя модель — мы объясняем человеку, который будет снимать, что мы хотим под ту или иную песню, выходит некое разделение труда, мы только корректируем какие-то нюансы. Поэтому мы не тратим своё время, не нанимаем актёров, не переписываем сюжеты. Тем более, я ничего не понимаю в сьёмках и режиссуре и смысл мне лезть и что-то советовать человеку, который 15 лет работает в кинематографе и снимает фильмы и клипы?
— Есть ли у тебя любимый или наиболее удачный на твой взгляд клип «Йорша», или в своём творчестве ты не привык отдавать чему-то предпочтение?
— Мне кажется самый удачный клип, который зашёл именно с точки зрения идеи, — мне нравится, как там всё снято, — это «Боже, царя хорони».
— Часто тебя можно увидеть с твоей возлюбленной Юлией. Ты признавался, что она играет важную роль в твоей жизни. Насколько важную эмоциональную составляющую она вносит в создание песен, насколько её вклад важен и существенен?
— Я бы не сказал, что это какой-то большой вклад, и что, когда она рядом, я пишу по-другому. С одной стороны, это так, с другой — не так. Мне просто с ней по кайфу, она меня поддерживает, не создаёт лишних проблем. На самом деле, все девушки в отношениях создают проблемы, а она не создаёт кризисных ситуаций, поэтому я могу с ней спокойно заниматься творчеством. Бывает, она и сама мне что-то подсказывает. Её главная роль, наверное, заключается в том, что она интересуется тем, чем я занимаюсь, ей интересно, как я пишу стихи, она может сказать: «Знаешь, Дим, я считаю, ты можешь лучше».
Есть такая фраза: «За каждым великим мужчиной стоит мудрая женщина». Вот Юля — моя мудрая женщина. Она всегда в тени, но где-то может подсказать, поддержать. Она так это преподносит, что человека хочется слушать, а не лезть на конфликт. Вообще каждому мужчине, да и женщине тоже, важно найти в жизни такого человека, который будет твоей второй половинкой: поддерживать тебя, делить с тобой не только радость побед, но и горечь поражений.
— Можно ли назвать её одним из твоих источников вдохновения?
— Наверное, нет. Всё-таки мой источник вдохновения — это окружающий нас п…ц. Она создаёт благоприятную атмосферу для творчества в жизни. А источники вдохновения, за исключением песни «Шрамы», это всё-таки социум.
— У тебя трое детей. Они слушают твои песни и вообще рок?
— Пока нет, они ещё маленькие для этого. Я им ставлю какие-то песни, «Андеграунд» там, «Шрамы» ставил.
— Нравится?
— Сложно сказать. Они пока что в принципе музыкой не интересуются. Отторжения моя музыка у них не вызывает. Когда просто под гитару пою, они любят ко мне подбежать, что-то попеть, дочка — за струны подёргать.
— Ты замечал — да и трудно это не заметить слушателю, — что у «Йорша» очень много острых и протестных песен. Кажется, что уже про всё наболевшее и несправедливое вы спели и всё выстебали. В связи с этим в будущих альбомах стоит слушателям ожидать меньше протеста и больше лирики, романтики и рассуждений о чём-то важном, но не политическом?
— Если честно, я и сам не знаю, чего им стоит ожидать. Я человек творческий: что меня в жизни беспокоит, о том и напишу. В связи со всеми этими поправками и прочим, думаю, в моём творчестве так или иначе будут появляться политические тексты и будут освещаться какие-то социальные аспекты. Мне пока сложно сказать, какой вектор у нас будет в будущем, потому что я, по сути, через песни описываю своё отношение к обществу, к себе. Если раньше я писал про девок, алкоголь и рок-н-ролл, то сейчас это некий social рок. Ожидать можно всего, что угодно, но что-то конкретное я сказать не могу.
— Прошёл первый месяц лета. Какие у тебя творческие планы на оставшиеся два месяца? Может, сейчас ведётся работа над чем-то или что-то планируется?
— Сейчас я играю квартирники, мы начали репетировать и подготавливаться. Не знаю, состоится или нет осенний сезон, но мы готовимся. Тренируем нового гитариста, потому что решили, что я теперь на гитаре играть не буду, буду только петь. Параллельно вот общаюсь с прессой. Всё проходит в лайтовом режиме, пока ничего не пишу, генерирую идеи и занимаюсь коллекционированием образов.
Интервью: Александр Петрич
Фото: Дмитрий Абрамов
Прокомментируйте первым "Дмитрий Соколов: «Мне постоянно нужно вести с кем-то борьбу»"