Константин Семёнов: «Где тот Грозный, который я помню?..»

Писатель Константин Семёнов рассказывает о жизни в Грозном во второй половине прошлого века — до исчезновения СССР и сразу после.

— Константин, расскажите, пожалуйста, о жизни в советской Чечено-Ингушетии. Что Вы помните о том времени? Какие воспоминания самые яркие? 

— Я родился, вырос и долго жил в обычном российском провинциальном городе.

Нет, скорее, всё же в почти обычном, почти провинциальном и почти российском.

Сейчас это странно, но долгие годы мой город был известен слабо. В России запросто могли спросить: «А это какая область?». Мы, конечно, обижались, но не сильно. Скажи нам тогда, что придёт время, когда по частоте употреблений в СМИ мой город чуть ли не обойдет Москву, Лондон и Нью-Йорк, его название станет именем нарицательным, что его, безбожно коверкая, будут произносить на сотнях языков мира… Скажи нам тогда такое, вряд ли бы мы даже посмеялись. Покрутили бы незаметно пальцем у виска и тут же забыли.

Это сейчас кажется, что мало кто в России не знает, где Грозный. В 1995 году таковых не было вовсе. «Грозный, Grozny, Grozni», — звучало тогда из каждого телевизора и каждого приёмника в мире. Мой город в одночасье стал знаменит на весь мир, одним прыжком вскочив на высший пьедестал. Пьедестал скользок от крови? А вы как хотели  — известность не даётся даром. Даже непрошенная.

ЧИАССР была интересным образованием — с чётким делением на юг и север. Север, Затеречье — это казачий край, бывшее Терское Войско. В моё время, в 60-х — 70-х, чеченцев там было крайне мало. Всё, что южнее Грозного, предгорная и горная Чечня — это почти одни чеченцы. А посередине — Грозный с почти 100 % русского населения в начале 60-х и до 50–60% русских в конце 80-х. Я хорошо знал только Грозный.

Жилось в Грозном довольно комфортно. Как столица (пусть и автономная), город снабжался заметно лучше большинства российских городов — везти колбасу из Москвы нам не приходилось. Работы тоже полно: по промышленному потенциалу на Северном Кавказе Грозному равных и близко не было. А ещё это был довольно уютный и очень зеленый город. Смотришь сейчас старые фотографии и удивляешься буйству зелени. Через много лет всё это стали называть «зелёнкой»… Были улицы и улочки, проспекты и переулки. Были театры и стадионы, парки и скверы. Была река Сунжа, причудливо петляющая через город. В детстве мы с друзьями проплыли по Сунже на автомобильных камерах, вызвав настоящий ажиотаж у столпившихся на мостах прохожих. Одно из самых незабываемых впечатлений детства, проходящее через многие мои произведения.

В общем, долгое время Грозный мало чем отличался от множества других городов. Там тоже не запирали двери или прятали ключ под коврик. Тоже бегали на «Фантомаса», рыдали над «Зитой и Гитой», слушали «Beatles» и «Deep Purple», мечтали о фирменных джинсах и зачитывались Стругацкими. Скажете: «А чеченцы?». А что чеченцы? Повторю — долгое время в городе их было крайне мало. Первого чеченца я увидел в старшей группе детского сада — «пацан как пацан». Кстати, в моём классе сначала был только один чеченец, вернее, чеченка, к 9-му добавился ещё один. Почти так же было и у младшего брата. Это в центре, но и на окраинах, за редким исключением, тогда было почти так же.

Правда, тогда в Грозном случились события, о которых не сообщалось в газетах, и связано это было как раз с чеченцами. «Прощенные» Хрущевым депортированные чеченцы понемногу возвращались домой. А в домах живут другие — русские, которых родное правительство посулами, а то и силой переселило на новое место. Начались трения, взаимные упреки, стычки, драки. В августе в поселке Черноречье, построенном на месте снесенного аула Алды, одна из стычек закончилась кровью — двух русских зарезали.

Город взорвался. Митинги, шествия, требования ограничить число чеченцев в городе, осада Обкома, телеграммы в ЦК КПСС с захваченной почты. Разгром толпой Обкома, захват и МВД и КГБ. На улицах искали чеченцев, одного забили насмерть. На пятый день Москва опомнилась — в Грозный вошли войска. Много лет об этих событиях никто в России не знал.

Ничего этого я не видел. Сидел дома, на улицу выходить разрешали только «до угла». Ох, как я был обижен — столько интересного, а меня не пускают! Через два дня по дороге в детский сад увидел двух автоматчиков и родителей простил.

Снова войска в городе появились в 1973-м. В жутко холодный январь на площади Ленина у Обкома собрались тысячи ингушей. Требовали передачи Пригородного района Осетии в состав ЧИАССР. Чёрная толпа, белый снег, пар от дыхания тысяч человек, костры. Правда, всё проходило мирно, даже не забывали славить КПСС. И всё равно волнующее, непривычное и тревожное зрелище. Уже утром войска оцепили несколько кварталов. Автоматчики, несколько ручных пулемётов, проход только по паспортам. Пару суток они так и мерзли — ингуши в тулупах, солдаты в шинелях. Потом в самый глухой час подогнали пожарные машины и стали поливать толпу водой. Мороз за минус 20. Разбегающихся хватали, увозили. Утром площадь была чиста и невинна — как будто ничего и не было. В центральной прессе о событиях не сказали ни слова. У нас же мир, дружба и «единый советский народ».

Кстати, о «едином народе». Сейчас часто говорят, что раньше, мол, никто не интересовался национальностью, лишь бы человек был хороший. Не знаю, как где, но у нас интересовались ещё как. Это первое, что сообщалось о человеке, а уж потом всё остальное, в том числе хороший человек он или нет. А народов в Грозном было много: русские, чеченцы, армяне, евреи, ингуши, поляки, кумыки…

Почему Грозный был почти обычным провинциальным городом? Нефть… Во всём, что касалось нефти, Грозный провинцией не был никак. Буровые, три нефтеперерабатывающих завода — нефтехимический, газоперерабатывающий, завод нефтяного машиностроения — несколько мощных НИИ, проектный институт. И — главное — Грозненский Нефтяной институт. Одна из главных «кузниц» кадров СССР во всем, что касалось нефти. Один из «большой тройки» нефтяных вузов СССР (вместе с Азербайджанским и московским Губкинским). И ещё неизвестно, кто в этой тройке лидировал. В любом случае в становлении практически всех нефтяных центров СССР огромную роль сыграли выпускники ГНИ.

Что ещё рассказать о «почти обычном городе»? Как известно, Грозный основал генерал Ермолов. Был у нас ему памятник — «Землянка Ермолова». Небольшая стена с символической дверью в «землянку», несколько мемориальных плит с изречениями и бюст Ермолова наверху. Чеченцы Ермолова ненавидели, им даже детей пугали. И время от времени мстили — взрывали бюст. В центре города, во времена, когда вроде бы и помыслить о таком было страшно. Не помогала установленная вверху колючая проволока и милицейский пост чрез дорогу. Что «опять взорвали Ермолова», знал весь город, но вот результаты диверсии почти никто не видел. Наутро бюст «проконсула» стоял как новенький. Да он и был новеньким — на всякий случай было заготовлено много-много копий. А устранить последствия диверсии, поставить новый бюст, срочно покрасить — это при советской власти умели. Хоть ночью, хоть в снег, хоть в бурю.

Вот такой он был, «почти обычный» и «почти провинциальный», город Грозный, столица ЧИАССР. Ах, да, забыл сказать — после бунта 58 года, в городе наряду с милицейскими патрулями курсировали и патрули внутренних войск МВД. Пара тощих солдатиков и офицер с пистолетом. Присматривали.

А в остальном всё было как везде. Пионерия и комсомол, концерты советских и (особенно) зарубежных звёзд, вечные бытовые вопросы, демонстрации, портреты Брежнева, стройки, новоселья, свадьбы, рождения, похороны, книжный дефицит, дефицит туалетной бумаги, вкуснейшее грозненское мороженое, отличные вина и коньяки и препаршивейшее пиво.

Всё как везде. Почти.

— Ваш роман «Нас предала Родина» автобиографичный или это художественная проза?

— Так мой роман назвало издательство «ЭКСМО». Сколько я на этот счёт услышал негатива!.. «Предаёт не Родина, а люди!», «Роман с таким названием я б точно не купила!»

Я тоже не люблю это название, пафосное и провокационное. У меня роман назывался просто: «Грозненский роман». Уверен, это название ему гораздо больше подходит. «Грозненский роман» — это классическое противопоставление мира и войны, любви и войны. Я просто пишу историю, не выискивая правых и виноватых, предоставляя это право читателю.

Конечно, это не автобиография, а художественная проза. Хотя там можно найти немало из того, что пережил лично я, мои родственники, друзья и просто знакомые. Жизнь так затейлива, что в ней можно найти всё. Точно могу сказать, что в сюжете только то, что случилось на самом деле. А если есть «предположения» или слухи, то в тексте это обязательно отмечено.

— Как сложилась жизнь русских беженцев, которые выехали до Первой чеченской кампании из республики? Помните ли Вы случаи ущемления прав по национальным признакам перед самой войной? Как устроились люди в других регионах?

— Из Чечни русские уезжали давно, особенно молодёжь в поисках работы. Но массовый отъезд начался, конечно, при Дудаеве. Жизнь их сложилась очень по-разному. Смотря когда уехали — сначала цены на квартиры держались ещё нормальные, особенно в центре и у «старого фонда». Вполне можно было приобрести жильё в России. Потом, конечно, предложение превысило спрос, и за проданную в Грозном квартиру в России купить можно было сначала домик в деревне, а потом всего лишь сарай. Второе — работа. Если люди находили хорошую работу, у них, как правило, тоже всё складывалось. У многих было гораздо хуже, и в России им пришлось тяжело. «Ущемление прав» — это очень дипломатичное выражение. Помню. Помню оскорбления, унижения, отъём собственности, убийства. Всё это было. Хотя и далеко не в такой степени, как сейчас принято считать. На новых местах люди тоже устроились по-разному: тут же много факторов, играет роль и удача. Кто живёт очень достойно, а кто не выдержал, переоценив силы. Это неправда, что грозненцы особые люди, везде устроятся, мы обычные… почти. Среди нас тоже есть такие, кто не выдержал трудностей на новых местах. Одно скажу — разбросало нас по всему свету. По IP-адресам читающих мои рассказы вижу, что трудно найти страну, где не жили бы бывшие грозненцы. Многих из них я знаю благодаря рассказам.

— Насколько важно для Вас рассказать о пережитом опыте следующим поколениям?

— Сложный вопрос. Я не знаю, почему стал писать на эту тему. Скорее всего, она просто не давала мне покоя. Задевало, что мало кто знал об этом. А ведь это, как ни крути, одна из самых заметных страниц истории новой России, на мой взгляд — самая-самая. Единственная гражданская война в России, почти стёртый с лица земли город, самые большие жертвы гражданского населения после Великой Отечественной, самые большие жертвы русского населения, сотни тысяч беженцев. И такое событие почти никак не отражено в художественной литературе. Похоже, или мы сами, или кто-то за нас решил, что эту страницу нужно либо стереть, либо хотя бы переписать.

Последнее раздражает больше всего. Каких только мифов не придумано о Грозном! Некоторые просто поражают неуёмной фантазией, и, как правило, кровавой. Судьбы, боль и кровь моих земляков бессовестно используются — как в политике, так и просто в желании прославиться. Простейший путь для этого — пугать и врать. Вот и расползаются «точные сведения» о 25 тысячах русских, зарезанных чеченцами при Дудаеве. Это с одной стороны, условно патриотической. С другой, условно либеральной — такие же «точные сведения» о более 40 тысяч погибших русских при штурме Грозного, погибших от действий федеральных сил. Между тем, в том бардаке, что творился в Грозном с 1991 года, любые заявления о «точных цифрах» — это ложь. Уголовных дел почти не заводилось, никакие органы статистики не вели. В 93-м можно было даже похоронить без справки. К тому же все бумаги сгорели. Так что ориентироваться можно только на собственные ощущения и здравый смысл. Но мифы множатся: «В Грозном к началу штурма русских не оставалось, одни убежали, других вырезали», «боевики использовали русских (это тех, которых «не оставалось»?), как живой щит». «Это всё из-за нефти», «За две войны погибло 600 тысяч чеченцев», «Это все Америка (Турция, Ельцин, Дудаев)»… И так далее и тому подобное. Живут мифы, множатся, как тараканы. Говорят, с мифами, как и тараканами, бороться бесполезно. Не знаю, на что я надеялся, но именно этим и занялся.

— Вы хотели бы вернуться в современную Чечню или это уже «чужое место»? 

— Вернуться — точно нет. Иногда одолевает желание съездить в Грозный. Иногда это бывает так сильно, что ни о чём другом думать невозможно. Просто пройтись, вдохнуть воздух, услышать шёпот Сунжи. Но посмотришь фотографии сияющего нового города — и похмелье проходит. Увы, это абсолютно другой город. Да, восстановили часть проспекта Победы, очень неплохо восстановили, но даже на фото он не совсем настоящий. Да, так же течёт Сунжа, но мне уже не проплыть по ней на автомобильных камерах, зайдясь от восторга. Да и заковали её в такие высокие бетонные берега, что речка стало похожа на канаву. Мне не помочь тебе, Сунжа, стать такой, как раньше, а тебе не помочь мне: в одну воду не войти дважды, и моя — давно утекла. Образ Сунжи и унесённой за годы воды я использовал в романе. Как раз для этого. Да, жизнь продолжается, но это уже совсем другая жизнь. Непохожая, чужая.

Я переезжал в Грозном дважды. В одном доме родился и прожил 27 лет. Во втором — с женой и сыном — 10 лет. В третьей квартире, трёхкомнатной, успели пожить два года. Эти дома были в разных краях города. Один — в ста метрах от Президентского дворца, другой — почти в конце города, третий был тоже в центре. Сейчас всех этих домов нет. Ладно, на кварталы, где был родительский дом, пришлись самые сильные обстрелы, и там до сих пор несколько кварталов пустыря. Но остальные… На Трудовой отремонтированы все дома. Все! И только моего нет. То же с третьим — в основном там всё отремонтировано, но несколько домов восстановлению не подлежало. В том числе и тот, где жил я. У меня полно виртуальных знакомых, чьи дома остались более или менее целы, отремонтированы. Они могут посмотреть фото этих домов, могут съездить туда, если захотят. А на что смотреть мне?

Нет школы, где учился мой отец, потом и я, где успел поучиться мой сын. Нет моего детского сада, нет Совмина, где работала жена, нет скверика, где я впервые провожал девочку — вместо всего этого огромная площадь с самой большой в Европе мечетью. Нет даже старого моста, по которому много-много лет я ходил сначала в детский сад, потом в школу и в институт. Нет любимого многими поколениями грозненцев парка культуры и отдыха с его аттракционами, лодочным прокатом, тенистыми аллеями и тополями-белолистками в два обхвата — теперь там резиденция главы республики. На месте другого сквера и нескольких старинных улочек — небоскребы Грозный-Сити. Они, конечно, красивы и величественны, но… где узкие улочки с растущими вдоль них абрикосами и тутовником? Где старые купеческие дома, гордо несущие на фасадах годы постройки: «1888», «1895», «1902»? Где шёпот Сунжи, не искаженный бетонным арыком? Где жёлто-оранжевый октябрьский ковер из кленовых листьев, устилавший весь город, где оглушающий запах сирени в мае? Где многоязычная речь базара? Где тот Грозный, который я помню? Его нет и не будет никогда. Знаете, в любой другой город можно приехать через десятки лет. Удивиться, какими маленькими стали деревья, погрустить, поностальгировать, сказать себе, что твой город всё же был неплохим, и удовлетворенно уехать, понимая, что твои «корни» на месте. А вот мы так не можем. Нашего города нет, и корни наши обнажены, далеко не всегда уживаясь в новой почве.

У меня есть рассказ, где по Грозному ходит странный человек. Его никто не видит, а он через волшебные тёмные очки, через помпезно сверкающую мишуру видит город, каким он запомнился нам. Но его очки видят только то, что ещё помнят разбросанные по миру грозненцы. Помнят многие, помнят хорошо — и он видит чётко. Но время идет, мои земляки уходят в мир иной — и очки странного человека начинают давать сбой. Что-то он видит уже не так чётко, а что-то не видит уже совсем. Значит, умер последний, кто помнил это место, и теперь здесь «слепое пятно». Время неумолимо, и не так уж далеки времена, когда весь наш город станет одним большим слепым пятном.

— Над чем работаете в настоящее время? Планируется ли выход новой книги?

— Мною написано несколько десятков рассказов в цикле «Грозненские рассказы», некоторые из них напечатаны, но издать сборник рассказов — дело безнадёжное. Есть ещё один роман под рабочим названием «Грозненские миражи». Несколько раз казалось, что он вот-вот будет издан. «Эксмо» отдавало его на рецензии, они были положительные, как сказал редактор, «настойчиво рекомендующие выпуск романа». Но всё же редакция издавать его не стала. Объяснили мне так: «Роман очень хорош, ещё пару лет назад мы бы его с удовольствием выпустили. Но вы же понимаете, какое сейчас время — народ устал от войны и невзгод, требуется что-то жизнеутверждающее». Кстати, в том романе войны нет практически совсем. Год назад задумал и начал писать новый роман «Землянка Ермолова», написал почти треть, но человек предполагает, а судьба располагает. Внезапно навалились большие проблемы со зрением, требующие постоянного и, увы, дорогостоящего лечения. Не очень это способствует творчеству. А так хочется дописать…

Семёнов Константин Юлианович. Родился в Грозном в 1953 году. Окончил Грозненский нефтяной институт по специальности «технолог по переработке нефти и газа». Работал на грозненских нефтезаводах и в проектном институте. Застал штурм Грозного в первую Чеченскую войну. Сейчас живёт в Волгограде.

Писать начал в 2007 году. Большинство произведений связано с Грозным. «На бумаге» издавались некоторые «грозненские рассказы» в сборниках «На суше, на море и выше» (изд. СПб), «Десятьдомиков» (изд. Тель-Авив), в литературных журналах «Дарьял», «Ковчег», «Медведь», «Этажи», альманахе «Искусство войны». «Грозненский роман» вышел в издательстве «Эксмо» под названием «Нас предала Родина».

Интервью: Александра Багречевская
Фото из личного архива Константина Семёнова