Кинорежиссёр, клипмейкер Глеб Орлов в дистанционном интервью Охтинскому пресс-центру рассказывает о восприятии работы как удовольствия, сравнивает советское и российское кино, советует фильмы для просмотра на самоизоляции.
— Ещё в школьном возрасте Вы чувствовали, что Ваше предназначение — режиссура. Часто бывает, что такая мечта рождается у человека после просмотра фильма, особо поразившего его. С Вами произошло то же самое?
— Нет, ничего подобного. Не знаю, почему. Я любил кино, но его любят все люди. Все одинаково любят кино, но одни потом становятся, например, космонавтами, инженерами, механиками, а кто-то почему-то — профессиональным деятелем в этой области. Совершенно непонятно, как это объяснить. Может, я другими глазами кино смотрел; может, что-то другое чувствовал в этот момент… Я просто смотрел кино с удовольствием, погружался в мир, который мне предлагали, и почему-то думал, что все смотрят кино так. Может, как-то иначе? Не знаю. В моём детстве с фильмами было не то, чтобы очень хорошо, — совсем не так, как сейчас, — но они от этого были в моих глазах ценнее. В общем, как мне кажется, я смотрел фильмы глазами обычного мальчишки — такими же, какими смотрели мои сверстники. В какой-то момент моё желание сформировалось очень отчётливо, и это большая удача, что я понял, кем хочу стать. Здорово, когда люди понимают, кем они хотят стать. Это понимание, к сожалению, большая редкость. Большинство не любит, что делает, но не знает, чего хочет.
— Режиссёр всегда остаётся за кадром, его работа не столь заметна, в отличие от актёрской. Ваш профессиональный выбор характеризует Вас как человека?
— Наверное, да. Среди моих знакомых много известных людей. Некоторые наслаждаются известностью или извлекают из неё кучу преимуществ, некоторые тяготятся, но, в любом случае, это очень большая ответственность. Тот уровень известности, который есть у меня, вполне устраивает, — это роль человека, который рулит всем процессом, но при этом не находится на острие внимания публики.
— Понятно, что Калининград и Вашу мечту — московскую «кузницу кинокадров», ВГИК — разделяло несколько государств, но почему Балтийская академия рыбопромыслового флота?
— Это объяснение абсолютно очевидно. Я поступил в 1986 году, а в 80-х годах быть моряком в Калининграде означало единственную возможность путешествовать, смотреть мир. Так делали все наши друзья, знакомые, родственники… Не то, чтобы у меня был гигантский выбор, куда идти. Я подумал, что если хочу хоть как-то вырваться за пределы нашей страны, далеко, то мог бы плавать и смотреть другие страны, встречаться с другими людьми. В этом смысле мой выбор был очень прост и понятен.
Потом я пошёл в армию… Когда отслужил и вернулся, вдруг Советский Союз распался. Появились гигантские возможности путешествовать, открывались границы, и к моменту, когда оканчивал вуз, я уже окончательно определился со своей профессией. Завершал учёбу и понимал, что не буду работать по той профессии, которую изучаю. К тому моменту я уже вовсю осваивал азы работы в маленькой телекомпании, в которую, по счастью, попал.
— Будучи столь уверенным в неотвратимости режиссёрского пути, Вы обучались совершенно другой специальности. Как Вам удалось всё-таки приблизиться к своей мечте?
— Насчёт неотвратимости Вы, конечно, загнули. Никакого ощущения неотвратимости пути у меня не было — я просто искренне страстно хотел этим заниматься. Когда у тебя, что называется, свербит в заднице, то ты хочешь — не хочешь, а полезешь туда, куда тебя тянет. В то время я околачивался в культурной калининградской среде. Однажды приятель позвонил мне и сказал: «У нас тут телекомпания образуется молодая, хочешь пойти работать?». Я ответил: «Конечно, хочу». Ну и всё.
Я пришёл туда, а там, естественно, было поле непаханое: можно было становиться кем угодно. И если я хотел делать проект, то должен был быть в нём и ведущим в кадре, и режиссёром, и звукооператором, и светотехником, и оператором, и монтажёром… Таким образом я постиг все нюансы своей профессии. Очень хорошо, когда режиссёр не просто знает узконаправленный сегмент, а понимает, как устроен монтаж, как устроен кадр, как устроена композиция, свет, звук, музыка и так далее. Это была моя личная кузница, была масса практики, не было никаких ограничений: мне нужна была камера — я брал камеру и снимал. Потом приходил — монтировал, то есть мне давали все возможности, и за это я очень благодарен и друзьям, и счастливому стечению обстоятельств.
— Что бы Вы, как состоявшийся режиссёр, посоветовали молодому Глебу, который оказался перед выбором: поступление в крутой институт или работа в телекомпании «Каскад»?
— Только работа в «Каскаде», конечно.
— А почему?
— У меня на сегодняшний день, наверное, семьдесят процентов друзей окончили ВГИК. Сравнивая их рассказы со своим опытом, вижу, что мой был гораздо более богат, разнообразен и независим.
— Много практики было?
— Огромное количество практики! Такую практику не дают в нашем ВГИКе, к сожалению. Не знаю, почему. Но самое главное, что необходимо иметь, — это страсть. Если нет страсти, с которой ты делаешь что-то, ты никогда не добьёшься успеха.
— Согласна с Вами!
— Да! У меня была страсть, у меня чесались руки, и я без этого не мог — я этим жил. Когда я ещё узнал, что за это платят, то был вообще в восторге, потому что готов был это делать бесплатно. Более того, и сейчас кайф моей работы в том, что я просто получаю удовольствие. Это моё хобби, за которое мне ещё и платят деньги.
— Здорово, что Вы нашли себя в этой жизни!
— В этом и прелесть настоящей работы: когда ты действительно ею увлечён, она попросту перестаёт быть работой. Ты дышишь этим, это естественное продолжение тебя, и, как следствие, у тебя получается хороший результат. Притом это не касается конкретно режиссуры или вообще кинематографа — это применимо к абсолютно любой, даже самой приземлённой профессии.
— До Вашего дебютного полнометражного фильма «Наша Russia: яйца судьбы» Вы успели снять множество клипов, рекламных роликов. Добиться успеха, как Сергей Бондарчук, который, будучи актёром по профессии, «выстрелил» первым же фильмом, Вам не удалось. Вы придерживались принципа «маленькие шаги к большому успеху»?
— Огромное спасибо за столь лестную параллель. Но фраза «Вам не удалось» сама по себе бессмысленна. Что значит — «не удалось»? Я думаю, Сергей Бондарчук не ставил перед собой никакие задачи, просто работал и всё. И я тоже не ставил и не ставлю перед собой такие задачи: так, в 20 лет я буду снимать клип, в 27 сниму фильм… Нет, такого у меня не было. Я просто работал и делал что-то всё время, а получилось так, как получилось. У каждого человека свой путь и свой алгоритм, тут нет никаких законов. Я не поверю никогда в жизни человеку, который скажет: «У меня была цель в 25 лет стать оскароносцем» — это идиотизм.
— Разумеется. Однако я вела к тому, что Вы начинали с клипов, небольших роликов…
— Да, но Вы понимаете, тут дело касается человека, у которого не было специального образования. Я не учился во ВГИКе, во время учёбы не обрастал нужным количеством связей, которые, конечно, очень полезны. В этом смысле учёба во ВГИКе хорошо помогает людям, потому что вокруг каждого из них образуется питательная среда: у тебя сразу куча знакомых актёров, операторов, звукорежиссёров — все необходимые элементы для создания произведений. Вот у меня такого не было. Абсолютно классическим во всех мировых аналогах путём все мои сверстники — и в Америке, и в Европе, и у нас в стране — даже те, кто, условно говоря, из «суперкинематографической» семьи, всегда начинали с того, что снимали клипы, а потом уже шло кино. Эти этапы невозможно перескочить, особенно — ещё раз повторяюсь, — если ты изначально не окончил профильный институт.
— Какие этапы были бы в институте?
— За время учёбы во ВГИКе ты, возможно, уже напишешь какой-то сценарий. Или вы вместе с другом напишете, или друг написал, тебе уже показал, и вы вместе «доточили». У тебя уже кое-какой материал есть, уже можешь что-то высказать. Окончил продюсерское отделение ВГИКа, запросто познакомился с известным продюсером, и вот вы нашли немножко денег и выпустили первое дебютное кино.
Это классная история, но в моём случае это не сработало потому, что сперва я приехал в Москву, потом снова гигантская удача — попал на MTV. Работа на этом канале — а я там провёл шесть золотых лет его существования — сделала мне имя. Это был потрясающий опыт. Работая на MTV, я начал снимать клипы, потому что все хотели молодого талантливого режиссёра, который знал, «как надо» (смеётся). Потом мне позвонили из очень крупного рекламного агентства и сказали: «Нам нравится, что Вы делаете, нам интересно с вами познакомиться…». Я ещё не понимал, насколько это важный момент, потому что реклама — гигантская индустрия. Я познакомился с ними, и они сказали: «Мы очень хотим, чтобы Вы начали снимать рекламу». Я начал снимать рекламные ролики, и, когда уже стал совсем известным в этом плане, стали появляться предложения по поводу кино. Ступенька за ступенькой, просто по-другому невозможно было никак.
— Поговорим о Вашей первой полнометражной работе — «Наша Russia». На первых минутах я обнаружила некоторое сходство стиля съёмки с французским фильмом «Амели»: закадровый голос, с едва скрываемой иронией знакомящий зрителя с персонажами, характерные быстрые переходы, гиперболизация героев, даже цветовое решение… Может, Вы вдохновились этими приёмами у Жан-Пьера Жёне?
— Мне очень нравится режиссёр Жёне. Очень классный, я люблю его произведения… Но в процессе производства этой картины мы ни разу не вспоминали его в этом смысле. При этом он во многом сформировал визуальный стиль нулевых. Возможно, это было просто бессознательное следование каким-то общим стилистическим трендам того времени, не знаю…
— Возможно, это всё-таки отложилось в вашей памяти, и вы даже не замечали за собой…
— Да, это может быть подсознательно, но, опять же, просто был тренд в то время — таким вот образом снимать. Стиль, характер съёмки — всё это меняется от одной эпохи к другой. Дальше этим уже можно жонглировать. Например, можно снимать в ретро стилистике — 50-е, 60-е, 70-е, 80-е… Тогда сознательно делается ретро, воспроизводятся характерные для эпохи элементы: стиль монтажа, характер работы камеры, свет и прочее. В 10-х, кстати, такой же яркий режиссер со своим собственным уникальным миром и видением — Уэс Андерсон.
— Вы назвали картину «Поддубный» работой, «после которой ничего не страшно». Бывали ли во время съёмочного процесса минуты усталости, отчаяния, когда Вас посещали такие вредные мысли, как, например: «А стоило ли?»
— «Вредные мысли» — это стереть из компьютера весь съемочный материал? (смеётся) Нет, такие мысли меня не посещали, но вообще это адски тяжёлая была работа… Очень трудная, очень интересная. А чувство измождения преследовало съёмочную группу почти всё время, что не мешало нам делать прекрасные вещи, развлекаться — было ради чего. Мне ничего после этого не страшно потому, что после того опыта, который я пережил на «Поддубном», — если переложить его на любую другую работу, — мне надо будет очень постараться, чтобы найти что-то более сложное, чем то, что мы сделали тогда. Был огромный объём на довольно ограниченное время, четыре разных страны, переезды, борьба со всевозможными обстоятельствами, но любое кино — это так.
— Сталкивается ли режиссёр с неприятным чувством несоответствия замысла и его реализации?
— Это чувство не должно быть неприятным. Это известная вещь: что бы ты ни хотел сделать, ты никогда, ни при каких обстоятельствах не сделаешь это на сто процентов. Когда ты сталкиваешься с реализацией, то понятное дело, что так классно, как ты себе представляешь, получиться не может — слишком большое количество факторов на это влияет. Но я читал, что даже пропорция желаемого и осуществленного 60/40 — уже очень неплохой результат. Обычно, если мне удаётся достичь 80/20, то это очень круто, но 100/0 — получиться просто не может.
Конечно, это внутреннее ощущение, ведь нет никаких измерительных приборов. Говорят, что восемьдесят пять процентов — вообще предельный максимум.
— Значит, Вам хорошо удаётся воплощать задуманное в жизнь?
— Самое главное, что я стараюсь чётко представлять, чего я хочу, до того, как выхожу на площадку. Очень чётко. И чем лучше я себе всё это представляю, тем точнее ставлю людям задачи, тем больше шансов на то, что они сделают, что я хочу, что они поймут меня правильно. Вот представьте: закат, бежит пара по песку, и щиколотки их нежно облизывает тёплая вода — абсолютно банальная сцена. Но дайте это описание двумстам людям и потом попробуйте распечатать из их сознания фотографию описанной мною сцены — мы с удивлением увидим двести совершенно разных фотографий.
— Вас когда-нибудь посещала мысль сняться в собственной кинокартине?
— Нет. Специально — нет, по крайней мере. Если будет необходимость, я снимусь, если не будет необходимости — не снимусь. В «Поддубном» я снимался в маленькой роли: у нас была гигантская декорация Нью-Йорка в Болгарии, куча народу — человек пятьсот массовки, машины ездят старинные… А мне нужно, чтобы мужчина стоял, продавал горячие сосиски и зазывал: «Покупайте сосиски, покупайте сосиски!». Но актёр какой-то дурной попался, очень неорганичный. Мне не нравилось, не нравилось… А потом кто-то говорит: «Да ты пойди и сам снимись!». Я подумал: «Действительно, чего время теряем?», быстро надел куртку, нарукавники, побежал и все сделал.
— Вы снимались в фильме «Рассказы» в роли Ленина…
— Да, мне Миша Сегал (режиссёр фильма — ред.) однажды звонит: «Глеб, ты же похож на Ленина», я говорю: «Да? Я так не считаю», а он: «Ну а мне кажется — похож. Сможешь на искусство поработать?», я: «Ну конечно смогу, с удовольствием». Так я и оказался в этой роли. Это было, конечно, смешно: мне два часа делали пластический грим, и в результате зритель увидел лишь часть шеи и бороду, устремлённую в небо. Миша был в восторге. Он видел в этом идеальное воплощение Ленина в своей, так сказать, мавзолейной ипостаси. А я тогда ещё подумал, что мёртвого Ленина я уже заслужил сыграть, а живого, видимо, мне ещё рановато.
— К слову, недавно телеканал RT выпустил серию коротких роликов о самоизоляции к 150-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата. Вас, случайно, не приглашали в качестве актёра?
— Нет, Бог миловал. Как к этому серьёзно можно относиться? Нет, никто не приглашал, но если бы приглашали, то гигантская вероятность, что я бы отказался (смеётся).
— А если на более серьёзную роль?
— Слушайте, ну это вопрос. Если будут звать, то буду рассматривать. Я, в общем-то, совершенно не против… Я очень артистичен, чертовски обаятелен, прекрасно смотрюсь, расслаблен и знаю все актёрские тонкости. Поэтому, если бы меня кто-то классный позвал, и эта роль была бы интересная, то с удовольствием, конечно.
— На Вашем счету бессчётное количество рекламных роликов…
— Не знаю, сколько — не считал. Но их действительно очень много (улыбается).
— В наши дни зрителя весьма трудно удивить рекламным роликом. Какими приёмами руководствуетесь, чтобы овладеть вниманием аудитории?
— Трудно сказать. Мне кажется, что если ролик хороший — любопытно придуман, ярко сделан, — то он будет привлекать к себе внимание. Если плохой, то, конечно, раздражает. Но проблема рекламы как жанра в том, что даже самый-самый хороший ролик, повторенный триста тысяч раз, начинает раздражать, и с этим уже ничего не поделать. На этом, в принципе, реклама и завязана — ролик должен заставить тебя возненавидеть его. Зато ты уже точно не забудешь о том товаре, который он рекламирует.
— Как насчёт участия в крупном международном фестивале рекламы?
— Я думаю, мои работы многократно участвовали в разных международных фестивалях рекламы и, подозреваю, не раз там побеждали. Просто это происходит помимо меня. Этим занимаются агентства. Агентство отправляет ролик куда-то, что-то они там за него получают, а потом к ним приходишь, и на полках стоит куча призов. Я специально за этим не слежу, поэтому не знаю.
— А почему не следите?
— У меня столько интересных дел… Зачем тратить время на это?
— Многие говорят, что между советским и российским кинематографом нет ничего общего, словно это два разных мира. Что случилось с отечественным кино?
— Случилось изменение строя, повлекшее переосмысление бытия. СССР абсолютно изменил психотип человека, поэтому кино, которое было тогда, так отличается от того, которое сейчас. Именно по этой причине у старых мастеров совершенно не получилось вписаться в новую реальность. Если вспомнить того же Рязанова: он снимал очень приятные, очень классные фильмы, но последние были кошмарными. Просто изменилась реальность, и он не смог в ней адаптироваться — перестал чувствовать нового героя, мне кажется. Может быть, в этом как раз секрет долголетия западных режиссёров — система координат у них не меняется, чёрное остаётся чёрным, белое — белым и остальные цвета более или менее стабильны.
— Но это не значит, что современное российское кино чем-то хуже советского?
— Нет, оно просто другое. Я думаю, советское было глубже. Те фильмы, на которых выросли мы, — Калатозов, Герман, Шукшин, Данелия и другие — великие, мощные, умные, тонкие — сейчас я даже не знаю, есть ли такие. При том что огромное количество фильмов не доходило до экрана, потому что было загублено на уровне цензуры. Нынешнее сделано, конечно, техничнее, но проще, всё больше ориентировано на деньги, хотя тоже попадаются очень хорошие фильмы.
— Получается ли у Вас смотреть фильмы ради простого удовольствия, полностью «выключив» в себе режиссёра?
— Я пытаюсь именно так их смотреть, потому что иначе невозможно. Если фильм очень плохой, то начинаешь уже смотреть его как профессионал: «О, вот тут ему удалось, а тут вот не удалось…» А если фильм хороший, то превращаешься в обыкновенного зрителя, который, растопырив уши и распахнув глаза, смотрит на всё это и радуется, погружается. Просто плывёшь по истории вместе с создателями.
— Интересно, во время съёмочного процесса крупного проекта Вам удаётся спать по ночам? Вас не мучает безостановочный поток идей?
— Конечно, мучает, и сплю я не очень хорошо. Это страшная пытка, поэтому я и говорю, что это тяжёлая работа. Кино — это адски тяжёлый труд. Адски. Помните, как в мультике «Фильм, фильм, фильм»: «Кто в этот мир попал, навеки счастлив стал»? Это очень циничный текст! Кино на самом деле эмоционально, физически тяжелейшая работа, забирающая из тебя всё без остатка. Очень показательно было, что, когда мы закончили снимать «Поддубного» и можно было бы выдохнуть, у меня началась страшная бессонница, спал часа по три в день максимум, и это сводило меня с ума. Так, медленно-медленно останавливался маятник моей нервной системы, разогнанный до предела во время съёмок.
— Есть ли у Вас в планах новые проекты?
— Конечно, есть! Планов много. Надеюсь, они классные, и надеюсь, что они рано или поздно реализуются. (улыбается)
— И напоследок: какие фильмы советуете посмотреть во время карантина?
— Ранний Михалков прекрасен и ранний Меньшов, — например, «Любовь и голуби». Данелию, мне кажется, вообще можно смотреть всего, от начала до конца — он весь гениальный. Мы с удовольствием бесконечно пересматриваем «Шерлока Холмса», который тоже никогда не устаревает. Из иностранных мой любимый фильм — спагетти-вестерн Серджио Леоне «Хороший, плохой, злой». Я считаю, что это вообще самый великий фильм, когда-либо снятый и зафиксированный на плёнку. Ещё есть очень крутое русское кино, которое мало кто знает — «Я — Куба» Михаила Калатозова и оператора Урусевского. Я не случайно упоминаю оператора — его работа настолько гениальна, что он может считаться полноценным соавтором фильма. Эта документальная картина известна в Голливуде лучше, чем у нас. Там по ней кино изучают.
Интервью: Марта Марци
Фото из личного архива Глеба Орлова
Прокомментируйте первым "Глеб Орлов: «Если нет страсти, ты никогда не добьёшься успеха»"